чемодана, кажется, были только что извлечены некоторые бумаги. Он кинул на нее быстрый взгляд и весело усмехнулся.
— Я же говорил вам, на чердаки стоит посмотреть. Спасибо, Пим. — Пим кивнул и удалился, однако Катриона теперь уже смогла расшифровать его поклон как крошечное пожелание удачи.
— Вы не преувеличивали, — согласилась Катриона. А это что за чучело птицы висело вниз головой в углу, свирепо тараща на них злобные стеклянные глаза?
— Когда я как-то привел сюда Дува Галени, он так захлебывался словами, что с ним чуть припадок не случился. Прямо на моих глазах он снова преобразился в профессора и доктора истории, и часами — днями — бушевал, наскакивая на меня, что мы не каталогизировали все это барахло. Он все еще продолжает этот натиск, стоит мне допустить ошибку и напомнить ему об этом. Я уже начинаю думать, что мой отец, установив комнату для документов с регулируемым кондиционированием, сделал достаточно. — Он жестом пригласил ее присесть на длинный полированный сундук из древесины грецкого ореха.
Она присела, безмолвно ему улыбаясь. Она должна сообщить ему дурные новости и уйти. Но он был в таком явно приподнятом настроении, что было ужасно просто так его разрушить. Когда еще она сможет насладиться звуком его голоса? Пусть он просто еще немножко поболтает…
— Ну, как бы то ни было, я наткнулся на кое-что, что, по моему мнению, могло бы вас заинтересовать.., — Его рука потянулась к чему-то большому, укутанному плотной белой тканью, но дрогнула над сундуком с оружием. — На самом деле и это тоже довольно интересно, хотя скорее во вкусе Никки. Он ценит гротеск? Думаю, для меня в его возрасте это была бы сногсшибательная находка. Не понимаю, как я мог это пропустить, — о, конечно, ключи-то были у деда. — Он поднял из сундука мешок из грубой коричневой ткани и с легким сомнением и покопался в его содержимом. — Вот это, полагаю, мешок со скальпами цетагандийцев. Хотите посмотреть?
— Посмотреть — может быть. Но не потрогать.
Он любезно протянул ей открытый мешок. Высушенные пожелтевшие пергаментные лоскутки с клочками прилипших — или, в отдельных случаях, отпавших — волос действительно напоминали человеческие скальпы.
— У-у, — с уважением произнесла она. — Ваш дед сам их добыл?
— М-м, возможно — хотя, кажется, их слишком много для одного человека, даже для генерала Петера. Я думаю, вероятнее их собрали его партизаны и принесли ему как трофеи. Великолепно, и что ему в этом случае надо было с ними сделать? Выбросить их он не мог, это были подарки.
— А что собираетесь с ними сделать вы?
Он пожал плечами и убрал мешок обратно в сундук. — Если Грегору понадобится нанести тонкое дипломатическое оскорбление цетагандийской Империи — что сейчас не входит в его планы — то, надо полагать, мы могли бы их вернуть с подробными извинениями. Экспромтом я не могу придумать другой способ их использования.
Он закрыл крышку, покопался в наборе механических ключей, сваленных небольшой грудой у него на коленях, и снова запер сундук. Поднявшись с колен, он перевернул вверх ногами стоящую перед ней корзину, поставил на нее закутанный предмет и откинул покрывало, чтобы дать ей посмотреть.
Это было прекрасное старинное седло, в старом кавалерийском стиле, но более изящно сделанное, дамское. Его потемневшая кожа была тщательно вырезана и вытиснена узорами в виде листьев, цветов и папоротника. Зеленый бархат его набивного простеганного сиденья был изношен — наполовину вытерт, ссохся и потрескался, из него выглядывала набивка. Кленовые и оливковые листья, выдавленные и изящно прокрашенные в коже, окружали букву Ф с чуть меньшими Б и К, вместе заключенными в овал. Множество вышивки на шерстяной попоне, на удивление ярких цветов, гармонировало с этим рисунком.
— К нему должна быть такая же уздечка, но я ее пока не нашел, — объяснил Майлз, проводя пальцем по монограмме. — Это седло принадлежало моей бабушке по отцу. Жене генерала Петера, принцессе-графине Оливии Форбарра — Форкосиган. Она явно мало им пользовалась. Мою мать никогда нельзя было убедить прокатиться верхом — я никогда не понимал, почему, — и ни одним из увлечений моего отца верховая езда тоже не была. Так что на долю деда пришлось обучить меня хранить эту традицию живой. Но когда я стал взрослым, у меня не было на это времени. А вы разве не ездите верхом?
— Ни разу с детства. Моя двоюродная бабушка держала для меня пони — хотя подозреваю, дело было скорее в навозе для ее сада. Мои родители не жили в городе. Он был разжиревшим животным с дурным характером, но я его обожала. — Катриона улыбнулась своим воспоминаниям. — Седла тут было не нужно.
— Я думал, мы могли бы восстановить его и отремонтировать, чтобы снова пустить в ход.
— Пользоваться им? Это же музейный экспонат! Ручной работы — абсолютно уникальный… имеющий историческое значение… мне трудно даже представить, сколько оно бы стоило на аукционе!
— А — и Дув мне привел тот же аргумент. Оно не просто ручной работы, оно было изготовлено на заказ, специально для принцессы. Вероятно как подарок от моего деда. Представьте себе человека, не просто ремесленника, а художника, который выбирает для него кожу, кроит, шьет, вырезает узор. Представляю себе его руки — как он втирает масло, думая о том что это работа для его графини, что этой вещью будут восхищаться и завидовать ее друзья, составляющие часть всего этого произведения искусства, которым была ее жизнь. — Он провел пальцем по линиям монограммы.
Она догадалась о его ценности еще до того, как Майлз успел произнести свою тираду «Ради всего святого, оцените его сперва!»
— Зачем? Одолжить музею? Для этого нет необходимости устанавливать цену на то, что касается моей бабушки. Продать какому-то коллекционеру, который копит эти вещи словно деньги? Пусть он копит деньги, людям такого сорта только это и нужно. Единственным достойным этой вещи коллекционером был бы тот, кто сам одержим принцессой-графиней, один из тех мужчин, кто безнадежно влюбляется несмотря на разницу в столетие. Нет. Я должен перед его создателем — использовать его надлежащим образом, таким, для которого оно и было предназначено.
Усталая и стесненная домохозяйка — часть ее самой, прижимистая супруга Тьена — ужаснулась. Но тайная часть ее души запела словно колокол в ответ на слова Майлза. Да. Именно так это и должно быть. Это седло должно находиться под прекрасной леди, а не под стеклянным колпаком. Сады растут для того, чтобы на них смотреть, чувствовать их запах, прогуливаться по ним, копаться в них. Сотня объективных измерений не составят ценности сада; ее осознание приходит только от восхищения людей. Только пользуясь можно выявить предназначение вещи. Как Майлз научился этому? За одно это я могла бы тебя полюбить…
— Послушайте. — он усмехнулся в ответ на ее улыбку, и набрал воздуха в грудь. — Бог свидетель, мне необходимо что-нибудь в качестве физических упражнений, а то вся эта моя нынешняя кулинарная дипломатия приведет к тому, что попытки Марка отличаться от меня потерпят крах. Здесь в городе есть несколько парков, где можно покататься на лошади. Но в одиночку для меня это вряд ли будет развлечением. Как вы думаете, вы не захотите составить мне компанию? — Он чуть простодушно моргнул.
— Я бы очень хотела, — сказала она честно, — но не могу. — В его взгляде она увидела десяток внезапно возникших контрдоводов, готовых к атаке на эту брешь. Она подняла руку, пресекая его попытку перебить ее. Она должна покончить с этой потворствующей ее желаниям порцией иллюзорного счастья прежде, чем ее воля будет сломлена. Согласие, которое вынудил ее дать Базиль, разрешало ей лишь попробовать, но не наесться. Не устроить пиршество… Назад к грубой действительности. — Произошло кое-что новое. Вчера ко мне пришли Базиль Форсуассон с моим братом. Явно натравленные гадким письмом Алексея Формонкриева.
Она вкратце описала их визит. Майлз снова сел на пол и с застывшим лицом внимательно это выслушал. В этот раз он не пытался ее прервать.
— Вы исправили их заблуждения? — медленно произнес он, когда она замолчала, чтобы набрать воздуха.
— Я пыталась. Меня приводило в ярость, как они просто… не замечали моих слов, а верили всем этим подлым инсинуациям этого дурака Алексея и других мужчин. Я полагаю, Хьюго искренне волнуется за меня, но в Базиле это говорит его неверно истолкованный семейный долг и какие-то дутые идеи об
