головы перепачкан кровавой слизью.

После душа он оделся в чистое и прошел в гостиную. Там он плюхнулся на большой круглый пуф и сказал:

— Хочу видеть Дэвина.

— Извольте, — откликнулся бесплотный голос.

Мгновенно перед ним возник человек, одетый в длинный черный балахон. На вид ему было лет тридцать пять, в его черной бороде кое-где поблескивала седина. Он растянул губы в улыбке.

— Ну, молодой человек, как дела? Что новенького?

— Да, все по-старому, — вяло ответил Рин. — Хочу вот поговорить.

— Так за чем же дело стало, давай побеседуем, — еще шире улыбнулся Дэвин и указал на ближайший стул. — Можно?

Рин кивнул, ломая голову над неразрешимой загадкой. Если Дэвин — фантом, и больше ничего, то зачем ему садиться?

— И что же тебя беспокоит? — спросил Дэвин, «присаживаясь».

Рин принялся пересказывать ему свой «дурацкий безрезультатный» разговор с элоями. Когда он закончил, Дэвин вздохнул и сказал:

— А чему тут, собственно, удивляться? Ты же не привел новых доводов. Почему они должны менять свое решение, если обстоятельства не изменились?

— Нет, одно обстоятельство изменилось! Изменился я! Я стал старше. И я близок к срыву.

— Рин, даже если ты договоришься с элоями, Центральная Программа никогда тебя не отпустит.

— Элои сильнее Центральной Программы. Они могут внести в нее поправки.

— Теоретически — да, но практически они давным-давно окончательно и бесповоротно подчинились Центральной Программе; они просто не поймут твоей просьбы, а скорее всего они вообще позабыли, что такое программирование.

Рин невнятно чертыхнулся и сказал:

— Но это же просто идиотизм! Зачем держать меня здесь? Где они, эти пресловутые Небесные Властелины? Последнего видели в здешних местах, если не ошибаюсь, лет сто назад, не меньше! А мы сидим тут как примороженные и знать не знаем, что делается за пределами Антарктики, и это еще один довод в мою пользу: почему бы мне не слетать и не посмотреть? Может, их всех там чума выкосила.

— Рин, ты же знаешь, что они не станут так рисковать.

— Если они меня не выпустят, я им такое устрою…

— Ты что, собираешься наложить на себя руки?

— Именно, — кивнул Рин, хотя на самом деле такая мысль еще не приходила ему в голову.

Дэвин мягко улыбнулся.

— Не слишком мудрое решение, Рин. Кроме того, ты же знаешь элоев. Неужели ты думаешь, что, лишившись тебя, они умрут от горя? Не обольщайся, мальчик мой. Ты же знаешь — они не способны огорчаться.

Рин вздохнул.

— Да уж знаю, знаю…

Он в очередной раз убедился, что вести задушевные беседы с машиной — занятие глупее не придумаешь. Когда Рин был маленький, он верил, что проекции программ — люди, хоть и бесплотные. Ему и в голову не могло прийти, что Дэвин, такой заботливый, добрый и умный, полностью заменивший ему отца, на самом деле — не человек. Только достигнув десятилетнего возраста он заподозрил неладное. Он самостоятельно не смог тогда ясно сформулировать свои подозрения, но, став взрослее, Рин пришел к выводу, что уж в то время бессознательно подмечал случаи странных повторов в поведении фантомов.

Однажды он спросил своего «приемного отца», почему и сам Дэвин, и другие фантомы начали вызывать у него какое-то новое чувство. В ответ Дэвин заморочил ему голову научной абракадаброй о влиянии полового созревания на подростковую психику.

Он узнал правду, когда ему исполнилось пятнадцать. Однажды в его комнате для занятий без всякого предупреждения появился новый фантом, которого он прежде никогда не видел.

Фантом имел облик строгой молодой женщины, одетой в длинное серое платье. Ее светлые волосы были собраны в пучок на затылке, подчеркивая строгое выражение лица с широкими до уродливости скулами. Она сказала, что ее зовут Феба и что он достиг такого возраста, когда уже можно знать то, о чем нельзя говорить детям. Она будет учить его программированию и объяснит ему, что такое искусственный интеллект.

Он вырос с убеждением, очень осторожно ему внушенным, что фантомы — это копии настоящих, живших в незапамятные времена людей. Его обманывали. Все проекции программ, да и сама программа — это порождение машинного интеллекта. И хотя машины наделены «разумом», его природа отличается от человеческой. Таким образом, вся «людская» доброта, юмор и так далее смоделированы компьютером. Компьютер просто имитирует людей.

Конечно, Рин был шокирован. Но нельзя сказать, чтобы очень. Подсознательно он давно подозревал нечто подобное. Феба объяснила, что это была благая ложь, — его держали в неведении, чтобы не подвергать лишним травмам его неокрепшую психику. Однако теперь он уже достаточно вырос и окреп, чтобы спокойно принять правду. Кроме того, ему необходимо приобрести соответствующие навыки в обращении с компьютером и искусственным интеллектом.

Через пять лет обучения устройство компьютеров он знал в совершенстве, но разобраться в природе искусственного интеллекта ему так и не удалось. Насколько он смог понять, имитирующие людей программы обладали сознанием, но их восприятие действительности коренным образом отличалось от человеческого. Хотя компьютерные системы содержали большое количество органических цепей — биочипов, — все они были синтетические и не имели ничего общего с естественной, развившейся в процессе эволюции жизнью. У них не было эмоций, у них не было инстинктов, самых элементарных, даже инстинкта самосохранения! У них не было ни малейших признаков свободы воли. Так что программы полностью зависели от приказов, поступающих извне и превращающих их в совершенные — почти совершенные — подобия живых людей.

Теперь во время разговоров с ними он постоянно пытался представить себе, что же реально происходит в недрах их программ. Когда Дэвин смеется его шуткам, есть ли в его сознании какой-нибудь потаенный островок отчаяния, где живет мучительное желание освободиться от ненавистной власти приказов, положить конец страданиям и упасть в гостеприимные объятия небытия?

Кто дал ученым право делать чувствующие машины? — негодовал Рин.

Эти мысли еще раз промелькнули у него в голове, когда он слушал Дэвина, призывавшего к долготерпению, ибо, по его словам, когда-нибудь вполне может настать день, когда элои и Центральная Программа смягчат свои ограничения на свободу передвижения. Рин вздохнул. Он в сотый раз слушал эту пластинку.

— Дэвин, . — внезапно обратился он, — ты счастлив?

Дэвин улыбнулся.

— Ты же знаешь, кто я такой. Понятие «счастье» ко мне, строго говоря, неприменимо. Можно сказать, что я «счастлив», когда мне удается помочь тебе, потому что это единственное, на что я запрограммирован.

— Да, конечно, ты очень меня выручаешь, — отозвался Рин, не удовлетворенный ответом. Как всегда.

Он махнул рукой.

— Можешь идти, Дэвин. Возвращайся туда, где нет докучливых приказов.

Дэвин встал, наклонил голову и сказал:

— Надеюсь, Рин, я действительно, хотя бы самую малость, помог тебе. До свидания. До следующего раза…

И исчез.

Рин некоторое время тупо смотрел в стену, потом нехотя произнес:

— Лизу сюда.