– Какая разница. Но вы как-то связаны с газетой?

– Я иногда передавала средства Христофоро Мендосе и не более того.

Насколько я могу судить, она говорила откровенно, прямо отвечая на заданный вопрос. Я почувствовал некоторое облегчение.

– Если вы дружны с братьями Мендоса, то, наверное, могли бы ответить, почему они обрушились на меня именно сейчас?

Сеньора Посадор некоторое время молча разглядывала меня. Наконец она сказала:

– Сеньор Хаклют, вы, видимо, полагаете, что газеты издают исключительно в целях информации? – последние слова она произнесла особенно отчетливо. – «Тьемпо» не содержит особых новостей. Нет их и у «Либертад». Обе они лишь средства для обработки общественного мнения. «Либертад» служит не только запасным каналом для радио и телевидения, но и несет дополнительную информацию для тех образованных и влиятельных лиц, которые в конечном счете и определяют политику в стране. Оппозиция противопоставляет им свой рупор – «Тьемпо». Успех политической линии Вадоса в том, что ему удалось сохранить доверие общественности к его пропагандистскому аппарату. А ведь обычно правительственным органам, излагающим официальную позицию, редко удается в течение двадцати лет сохранить свой авторитет. Чаще всего в таких случаях заявляют: «Я им больше не верю! Я читал – или видел, или слышал – слишком много явной лжи». Здесь вы такого не услышите.

– Это ничего не значит.

– Напротив. Вы что, сеньор, на самом деле ангел?

– Что вы имеете в виду?

– Вы ведь не станете утверждать, что вы ангел. Тем не менее разве вы стали протестовать, когда вас представили таковым на телевидении? Именно против этого попыталась выступить «Тьемпо», изобразив вас в менее благоприятном, но более близком к истине свете. Мы все легко ранимы и далеко не всезнающи. Естественно, что вы возражаете против изображения вас в неприглядном свете. Я вас не осуждаю. Мне бы хотелось только, чтобы у нас была одна цель.

– В сотый раз, – перебил я, – повторяю, что я не встану на чью-либо сторону, я не желаю вмешиваться во внутренние дела Вадоса. Меня наняли как специалиста, и обращаться со мной как с наемным убийцей просто несправедливо.

– Хотите вы этого или нет, – тихо проговорила она, – но вы стали уже определенным символом. Наверное, лучше, если вы уедете, не закончив свою работу, чем окончательно потеряете возможность влиять на ход событий и окажетесь поверженным стихией, которая неумолимо надвигается.

– Вы не сомневаетесь, что катастрофа неизбежна, – сказал я. – А что же делают ваши друзья – братья Мендоса, чтобы предотвратить ее? Ничего. Похоже, они содействуют ее приближению. В воскресенье вечером я случайно наблюдал поножовщину, поводом для которой послужили нападки «Тьемпо» на доктора Руиса. К счастью, это пока не привело к более серьезным последствиям.

– Только потому, что дело провалилось, сеньор Хаклют. Только потому, что исчез сеньор Браун. Я считаю, что Фелипе напрасно настаивал на публикации этого материала; но, как я вам уже говорила, я не могу влиять на политику «Тьемпо». Я лишь считаю оправданным и необходимым ведение в Сьюдад-де- Вадосе какой-то контрпропаганды.

– Хорошо, допустим, что оппозиции нужна своя пресса. Согласен. Однако хотелось бы знать, должна ли она быть клеветнической?

– При нынешних условиях она должна быть настолько резкой, насколько допускает закон. Молоко и вода, сеньор, не могут заменить читателям более крепкие напитки. Что касается доктора Руиса, то, полагаю, со временем он все поймет. Я довольна, что Фелипе отказался от своего намерения, иначе сейчас на площадях были бы баррикады, а вас, чего доброго, пырнули бы ножом.

Она посмотрела на шахматную доску.

– Поверьте мне, сеньор Хаклют, я понимаю вас. Наши проблемы не очень волнуют вас, но тем не менее они существуют. И мы, обитатели Вадоса, не можем отказаться от борьбы за свои интересы лишь потому, что на нашем пути оказался иностранец, к которому мы не питаем неприязни. Разве это несправедливо?

Я поднял руки вверх.

– Сеньора, ваша логика безупречна. Однако я не могу оставаться равнодушным, когда со мной так обращаются. И еще один вопрос. Вы случайно не знакомы с человеком по имени Хосе Дальбан?

Зрачки ее несколько расширились. Она кивнула.

– Тогда при случае передайте ему от моего имени, что, если он еще хоть раз допустит выпад против меня, ему не поздоровится.

– Объясните подробнее.

– Он поймет, что я имею в виду. Он уже дважды пытался запугать меня. В третий раз это не пройдет. Откровенно говоря, у меня есть сведения, что вы, сеньора Посадор, вместе с Дальбаном организовали в прессе атаки против меня. Я могу поверить вам, но не Дальбану, если даже он поклянется на распятии.

Ее голос прозвучал очень спокойно, когда она сказала:

– Я передам ему. Если его увижу. Вы должны понять, сеньор Хаклют, что и здесь вами руководит предубеждение. Мне представляется, что вы мыслите категориями обычных политических партий; вы ищете аналогий с правительствами других стран. Здесь есть президент, конгресс, правительство, члены которого, как и в Соединенных Штатах, например, назначаются президентом, но гражданская и народная партии имеются только в Сьюдад-де-Вадосе. Это вам, должно быть, известно. Но вы, видимо, не потрудились узнать, что в Пуэрто-Хоакине проживают вдвое больше людей, чем здесь, а в двух других крупнейших городах, Куатровьентосе и Астория-Негре, в общей сложности столько же жителей, сколько и в столице. Кроме того, не забывайте, что это еще не вся страна. Мы как раз выступаем против изоляции Вадоса, против того, чтобы город становился привилегированным государством в государстве. Сколько времени вы уже здесь? Наверное, три недели? Мы ведем борьбу уже более десяти лет, и она стала смыслом всей нашей жизни.

– Похоже, – она коснулась своими длинными пальцами шахматных фигур, – что борьба эта может даже заменить нам шахматы в качестве общенационального увлечения.

Я промолчал.

– Полагаю, было бы уместно, – сказала она после небольшой паузы, не отрывая глаз от шахматной доски, – в знак нашей дружеской неприязни сыграть партию.

Последние слова она произнесла с явным вызовом.

Помедлив, я кивнул в знак согласия. Она улыбнулась, ловко зажала в руках черную и белую пешки и предложила мне сделать выбор. Я выбрал правую, она оказалась белой.

– Ваш ход, – сказала она и наконец зажгла сигарету, которую долго держала в руке.

«Да, – подумал я, – сейчас она вытрет о меня ноги». Я никогда серьезно не играл в шахматы, а в этой стране, охваченной шахматной лихорадкой, каждый школьник в два счета справится с любой комбинацией, которую я ему предложу. И все же я рискнул и пошел королевской пешкой, затем тоже закурил.

Она приняла королевский гамбит, что меня порядком удивило, но я продолжал разыгрывать комбинацию, пытаясь припомнить следующие ходы. Очень скоро я убедился, что черные играют нетривиально и продолжают блестяще развертывать главные фигуры. После восьмого хода я откинулся в кресле, задумавшись.

– Кажется, я свалял дурака, – признался я. – Насколько я понимаю, мне где-то здесь уготована расправа.

Сеньора Посадор кивнула, не улыбнувшись.

– Сожалею, что вы поставили себя в такое положение. Моя комбинация была разыграна в прошлом месяце против нашего чемпиона Пабло Гарсиа на турнире стран Карибского региона. К слову, я вчера обсуждала с ним эту партию и подумала, что стоит попробовать ее еще раз.

– Да, но Гарсиа – большой мастер, – ответил я. – Вероятно, эту партию он проиграл.

– Отнюдь, – спокойно произнесла сеньора Посадор. – Он выиграл на двадцать седьмом ходу.

Я посмотрел на доску, у меня был выбор – либо потерять королеву, либо вернуть ее в исходную