тяжелая рука легла мне на плечо. Оглянувшись, я увидел Толстяка Брауна.
– Хэлло, Хаклют, – сказал он, выпуская облако табачного дыма. – У меня есть новости, которые вас, вероятно, заинтересуют.
Казалось, он не замечает присутствия англичанина. Энжерс сам обратился к нему.
– Хэлло, Браун! Вас не часто встретишь здесь! Или вы для разнообразия подцепили клиента, который может даже заплатить гонорар?
– Это ваш дружок Люкас только тем и занят, что набивает себе мошну, – спокойно возразил Браун. – А я пекусь о торжестве справедливости. Вы разве этого не знаете? Таких, как я, не так уж много в Вадосе.
Энжерс помрачнел. Браун снова обратился ко мне.
– Как я и предполагал, Хаклют, похоже, нам удастся расправиться с судьей Ромеро: Гонсалес назначил новый процесс. Чтобы отпраздновать успех, я пришел сюда. Если хотите поздравить Мига, он сидит там со мной за столиком. До скорого, Хаклют.
Тяжелой походкой он направился на свое место.
– Бунтовщик, – прошипел Энжерс ему вслед. – Наше правосудие его совершенно не касается. Но он никак не хочет остановиться и прекратить ковыряться в нем.
Он погасил сигарету о пепельницу и поднялся.
– Вы еще вернетесь в бюро?
– Несколько позже, – ответил я. – Хочу еще захватить пару книг из отеля. До свидания!
Книги были лишь предлогом. Я хотел пройтись по Пласа-дель-Сур. Мне не удалось просмотреть утренние газеты, и я хотел знать, хватило ли у народной партии духу для официального выступления. Однако, добравшись до площади, я обнаружил, что там никаких сборищ нет. Если не считать доброй сотни полицейских, которые курили или играли в кости. Двое в окружении товарищей были заняты шахматной партией.
Озадаченный, я вернулся в отель. Мелькнула мысль перемолвиться со швейцаром, приветствовавшим меня при входе, но я вовремя сообразил, что он, как и в день моего приезда, скажет, что ничего не знает.
Но тут на свое счастье я заметил в холле Марию Посадор. Склонившись над шахматной доской, она праздно передвигала фигуры, держа между пальцами незажженную сигарету. Вид у нее был встревоженный.
Приветствуя меня, она слабо улыбнулась и указала на кресло рядом.
– Не хотите ли, сеньор, сыграть партию, которую вы мне задолжали? – предложила она. – Мне надо немного отвлечься.
– Сожалею, однако должен огорчить вас: мне необходимо вернуться в транспортное управление. Но не объясните ли вы мне, почему сегодня на Пласа-дель-Сур нет никаких митингов?
Она пожала плечами.
– Вчера в связи с этим возникли крупные волнения. Диас запретил проведение всяких сборищ до тех пор, пока не улягутся волнения, связанные со смертью Герреро.
– Это серьезно?
– Достаточно серьезно, чтобы разделить город на два враждебных лагеря, – ответила она задумчиво.
Разговаривая, она расставила шахматные фигуры по местам, как для начала новой игры.
– Кажется, я прибыл в Вадос в неподходящий момент.
Я не совсем точно выразил свою мысль, она пристально посмотрела на меня.
– Не вы, так появился бы кто-нибудь другой. Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация. Смерть Герреро лишь частность. Можно сказать, лишь симптом болезни, которая отравляет наше бытие. Поражены, загнивают сами корни, и все, что исходит от них, усиливает гниение остального. Вам, по-видимому, известно, что сеньор Сейксас из финансового управления весьма заинтересован в строительстве новых дорог, сколько бы ни ушло средств и каких бы человеческих усилий это ни стоило, потому что именно я его карманы… потечет золото, с помощью которого сегодня здесь можно совершать любые сделки…
Она вздохнула.
– Ах, ничего нового в этом нет! Однако меня беспокоит наш добрый друг Фелипе Мендоса – человек, которого не развратили успех и признание и который не забыл о долге по отношению к своим согражданам! Как только он попытается разоблачить спекуляции Сейксаса, тот снимет трубку и поговорит со своим другом судьей Ромеро, и тут же заручится необходимой поддержкой против Мендосы, и будет продолжать свои грязные махинации, а правда будет сокрыта от народа. Все это вызывает отвращение. – Она брезгливо скривила рот. – Но, впрочем, хватит. Сеньор Хаклют, вы не думали над тем, что я вам показала?
– Признаться, все время думаю над этим, – я осторожно подбирал слова. – Даже имел откровенный разговор с сеньорой Кортес с телевидения и ее мужем, профессором Кортесом, который без обиняков признался, что они используют технику воздействия на подсознание. Мне лично это не по душе. Но, судя по тому, что мне рассказал профессор, этому можно найти оправдание…
Сеньора Посадор мгновенно сникла, словно брошенный в огонь цветок.
– Да-да, сеньор Хаклют. Не сомневаюсь, что Бельзену тоже было найдено какое-то оправдание, – холодно произнесла она. – Всего хорошего.
13
Весь уик-энд меня не покидало ощущение, будто я бреду по туннелю, своды которого вот-вот рухнут. Предчувствие беды, вызванное смертью Герреро, все еще витало в воздухе. Это было заметно даже по той осторожности, с какой люди показывались на улицах, стараясь как можно меньше попадаться на глаза.
Налицо был конфликт, который никого в Вадосе не оставил равнодушным – ни членов правительства, ни простых людей. Я вспомнил слова сеньоры Посадор о двух враждебных лагерях.
И все же… Не может быть, чтобы Вадос не пытался контролировать развитие событий. Во всем ощущался едва сдерживаемый мятежный настрой, но открытых столкновений, к счастью, пока не отмечалось.
В субботу крупные заголовки на первой странице «Тьемпо» известили о победе Домингеса. Видное место в газете занимало пылкое выступление в защиту Фелипе Мендосы, подписанное его братом, главным редактором этой газеты. Хотя прямых указаний не было, но я предположил, что это явилось реакцией на постановление суда в пользу Сейксаса, о чем упоминала сеньора Посадор. Статья не обошла молчанием достойное поведение Мигеля Домингеса и Марии Посадор и заканчивалась хвалебными словами в адрес Хуана Тесоля, называя его «надежным защитником свободы народа». Весь стиль статьи отличался ура- патриотической напыщенностью.
Чем настойчивее я хотел продвинуться в работе над проектом, тем чаще мне стали вставлять палки в колеса. Но хуже всего было то, что ситуация, в которую я невольно оказался втянутым, все более осложнялась.
Конечно, и в том и в другом лагере были порядочные люди. Кроме Фрэнсиса, которого не стоило уже принимать в расчет, представители народной партии, от Мендосы до Домингеса, вероятно, имели добрые намерения. И негодование Марии Посадор не было лишено оснований: несомненным было недопустимое в его положении поведение судьи Ромеро.
Политическая обстановка в стране напоминала чем-то теплицу. Малейшее событие, которое можно было как-то обыграть политически, обретало почву. Его оберегали, словно хрупкий, нежный цветок, подкармливали и холили до тех пор, пока оно не перерастало все возможные размеры.
С момента моего появления единственным серьезным поводом для недовольства обеих сторон
