ненависти лицом прошипел вслед Фрэнсису, что тот живым больше никогда уже не выйдет из тюрьмы.
Толстяк Браун дотронулся до моей руки и хрипло произнес:
– Теперь нам надо выпить. Ваш черед платить, помните?
В баре на другом конце площади приглушенными голосами обсуждали случившееся. Мы пили молча. Наконец я не выдержал и спросил:
– В Агуасуле применяется смертная казнь?
Браун покачал головой.
– Очень редко. В последнее время такие приговоры не выносились. Хотя законом и предусмотрено, как высшая мера наказания… с правом выбора через повешение или расстрел. С тех пор как Вадос пришел к власти, парней шесть расстреляли, последнего – пять лет назад.
Снова наступило молчание. Браун пожал плечами и поудобнее устроился в кресле.
– Нельзя же все время издеваться над человеком… А Сэм и так был уже зол как черт. Это, конечно, надолго запятнает народную партию. Вадос наверняка посмеется, когда узнает о случившемся.
Я представил себе состояние Фрэнсиса, когда он осознал, что натворил.
– За ним что-нибудь подобное водилось? – спросил я.
– Не слышал. Но я встречал в Гарлеме таких парней. Понимаете, что я имею в виду? Однажды я видел, как один такой ненормальный запустил в белого разбитой бутылкой за то, что он назвал его черномазым подонком. А Сэм всегда отличался вспыльчивостью.
– У меня такое ощущение, что он мог свернуть шею и мне, прежде чем накинулся на Герреро.
Толстяк Браун пристально посмотрел на меня.
– Вы были знакомы с Фрэнсисом?
– Да. Мария Посадор познакомила нас однажды в отеле, где я живу.
– Вы знаете Марию? – спросил Браун с недоверием. – Хаклют, вы меня озадачили: вот бы не подумал, что вы принадлежите к тому типу мужчин, на которых Мария захочет взглянуть второй раз.
– Возможно, я и не красавец, – не без раздражения заметил я, – но причем здесь ее вкус?
– Успокойтесь! – пробормотал Толстяк. – Успокойтесь! Я имел в виду другое… Э… э… скажем так: вы приехали по приглашению Вадоса. А Мария спит и видит, чтобы Вадоса склевало воронье. Вот меня и удивляет, что она не плюнула вам в лицо. Я, конечно, могу и заблуждаться. Очень может быть, я ошибаюсь.
Он осушил стакан.
– Вам хорошо, – сказал он. – Вас не вызовут свидетелем по делу. Но Люкас… – будь он проклят – немало бы отдал за то, чтобы привлечь меня для показаний в суде… И мне кажется, он попытается втянуть в эту историю и Мига Домингеса. А у нас и так достаточно проблем, у Мига и у меня. Лучше мне сейчас, Хаклют, отправиться домой, чтобы порыться в бумагах. Я должен вытянуть Мига из петли, которую на него накинул Ромеро. У Мига хорошие отношения с Диасом. Одно время он даже был его любимцем. Да и теперь они остались добрыми друзьями. Надо достать для Диаса копию протокола утреннего судебного заседания. Если он захочет, то может предложить Гонсалесу сместить Ромеро по причине профессиональной непригодности и назначить новое судебное слушание. Законом это предусмотрено в исключительных случаях. Если Диас нам подыграет, Ромеро получит по заслугам.
Он встал и расплатился за себя.
– Пойду узнаю, как отнесется к моей идее Миг. Было бы глупо с его стороны сидеть сложа руки. До встречи, Хаклют. Еще увидимся.
Не знаю, прав ли был судья Ромеро или нет, оценив жалобу, выдвинутую против Герреро, как сугубо политический маневр. Но факт оставался фактом: Фрэнсис был до такой степени озлоблен, будто действительно сорвалось заранее обдуманное и разыгранное словно по нотам дело, и потому в приступе ярости убил Герреро.
И так поступил политический лидер. Что же тогда можно было ожидать от рядовых членов партии?
Подошло время обеда, но под впечатлением происшедшего я все еще никак не мог обрести равновесие. Медленным шагом возвращался я в отель. На Пласа-дель-Сур сегодня вниманием прохожих полностью владела гражданская партия. На трибуне под приспущенным флагом с траурной лентой незнакомый мне оратор произносил высокопарно-напыщенную речь, посвященную кончине Герреро, и клятвенно обещал жестоко отомстить народной партии. Видимо, Тесоль уже знал о случившемся. На площади не было видно ни его самого, ни его сторонников.
В отеле, заглянув в ящик для корреспонденции, я обнаружил приглашение на прием к президенту, о котором говорил Энжерс. Я вложил его в бумажник с мыслью о том, не послужит ли смерть Герреро достаточным поводом для отмены приема.
Смерть Герреро была главной темой вечерней «Либертад». На следующее утро опубликовала материалы, посвященные происшествию, и «Тьемпо». Там подробно говорилось о намеренной провокации со стороны Герреро и делались попытки найти оправдание действиям Фрэнсиса. И все же большего, чем надежду на замену смертной казни пожизненным заключением, «Тьемпо» при всем желании внушить не могла.
Писатель Фелипе Мендоса посвятил этому передовицу. Ничто не могло скрыть того факта, что Фрэнсис самым опасным образом проявил свой гнев и теперь должен понести наказание.
На мой взгляд, газета, стараясь как-то смягчить печальную картину, уделила слишком много места недостойному разбору иска против Герреро. В номере поместили фото Толстяка Брауна с вызывающим выражением лица и Мигеля Домингеса, который производил впечатление тихого ягненка.
Толстяк Браун заявил в одном из интервью, что Фрэнсис, вероятно, был чрезвычайно возмущен пародией на понятие о справедливости. Но он никак не объяснил, почему тот вообще присутствовал на судебном заседании, если иск был действительно обоснованным. Скорее всего к делу был политический интерес.
Прочитав статью, я сделал для себя ряд выводов. Прежде всего Домингес, очевидно, выполнял замысел Толстяка Брауна избавиться от Ромеро и начать новый судебный процесс. Вначале я не понял, как это можно сделать, затем сообразил, что Ромеро отклонил иск против водителя без допроса свидетелей, а это, вероятно, и давало повод для повторного слушания дела.
Кроме того, в статье содержалась дополнительная информация о Фрэнсисе. Как я и предполагал, он не являлся ни представителем местного населения, ни получившим право гражданства жителем Вадоса. Между строк можно было понять, что его выслали сначала из Барбадоса, где он родился, а затем из Гайаны, Гондураса, Пуэрто-Рико за политические акции; в Вадосе он, видимо, продолжал заниматься тем же. У меня сложилось впечатление, что Фрэнсис был профессиональным демагогом. А я терпеть не мог таких людей. Они постоянно недовольны, однако не стремятся что-либо сделать сами, а навязывают эту деятельность другим независимо от того, хотят те этого или нет.
С другой стороны, нельзя было не отдать должного таким людям, как Герреро, Люкас, Энжерс, которые хотели, чтобы Сьюдад-де-Вадос в своем дальнейшем развитии шел по пути, намеченном при его создании, то есть вобрал в себя лучшие достижения современного градостроительства. Я в определенной степени разделял такой подход.
На следующий день был какой-то религиозный праздник. Предполагалось интенсивное движение транспорта. Рано утром, как обычно, я отправился поработать, но спустя пару часов вынужден был прекратить свои наблюдения.
Город выжидал, словно улитка в ракушке. Из церквей и даже из главного кафедрального собора выходило гораздо меньше людей, чем после обычной церковной службы. Многие были в трауре или с траурными повязками на рукаве. Ночью на стенах появились надписи, направленные против Сэма Фрэнсиса и народной партии.
Подойдя куличному базару, где в праздничные дни по обыкновению бывало особенно много народу, я с удивлением обнаружил, что и там вполовину меньше посетителей, чем в обычные дни. Повсюду виднелись следы беспорядков: то выбитая витрина, то опрокинутый фургон с овощами, то полуобгорелый
