голосом. Вверх одна за другой взлетели еще две желтые ракеты.

— Приготовиться к атаке! — команды раздались одновременно и слева, и справа, и сзади. — Короткими перебежками вперед!

— Стоять! — заорал Зяблик. — Мало вам, сволочи! Ну так сейчас еще получите! Бей, Левка, по казино, там их главный гадючник!

По сути, его задумка была вполне здравой. Разрушение столь масштабного объекта должно было просветить недогадливых аггелов относительно того, кому здесь ныне суд править, а кому ответ держать. Но из всех ближайших щелей и подворотен уже лезла до зубов вооруженная рогатая публика, которая могла достичь фонтана куда раньше, чем чувство страха перед неведомым оружием достигнет их мозгов, просветленных, а может, наоборот, затуманенных бдолахом.

Беглая пистолетная стрельба (даже Верка участвовала в ней) причиняла атакующим немалый урон, но вряд ли могла сдержать боевой порыв такого количества фанатиков. Как раз тот случай, когда единственным убедительным доводом для противной стороны является только ее полное и беспощадное уничтожение.

Любое промедление грозило бедой, и Лева начал свою разрушительную работу с левой стороны площади — так ему было удобнее. Меньше чем за пять секунд ствол его пушки описал дугу, ограниченную с двух сторон крайними фигурами в бегущей к фонтану цепи. Даже не удосужившись полюбоваться (или ужаснуться) плодами своих действий, он повторил аналогичный прием и в правую сторону, с той лишь разницей, что постарался не зацепить Оську, стоявшего столбом на прежнем месте. В чем крылась причина такого милосердия, Цыпф и сам не мог объяснить. Дело, возможно, было в том, что наносить вред незнакомому человеку психологически намного проще, чем знакомому, хотя руки у нас чаще всего чешутся именно на них.

Две невидимые дуги соединились в окружность, долженствующую наподобие тайного кабалистического знака оберегать ватагу от происков врага, однако ничего сверхъестественного пока не происходило. Аггелы продолжали бежать. Наши герои продолжали отстреливаться. Громады домов, окружающих площадь, продолжали безмолвно взирать на все эти безобразия пустыми глазницами окон.

Но в каждом из атакующих, попавшем на прицел Горыныча, точно так же, как и в камнях мостовой, которых касались их ноги, уже вовсю бушевали разрушительные силы, порожденные эффектом антивероятности. Кому-то обжег ладонь пистолет, вдруг ставший таким же ярко-красным, как и стальная поковка, из которой он когда-то был изготовлен. У кого-то из физиологических отверстий тела поперло наружу все выпитое и съеденное накануне. Кто-то уже вообще был не человеком, а огромной личинкой двоякодышащего хищника-лабиридонта. Одни явно тронулись умом и утратили способность к ведению активных боевых действий. Другие впали в детство и с жизнерадостными криками «бух-бух» проверяли действие огнестрельного оружия на своих товарищах. Третьи, возможно, вопреки всему, поумнели и смогли осознать всю низость собственного падения.

Но больше всего, конечно, было таких, у кого в организме просто что-то отказало или, напротив, стало функционировать слишком бурно. И если человек, у которого печень внезапно заместилась комком нутряного сала, еще мог некоторое время жить, вплетая свой голос в нестройный, но берущий за душу хор других вопиющих, то его сосед, разорванный скачком внутриполостного давления на части, умирал почти мгновенно.

Многих, вместе с покрывавшей площадь брусчаткой, засосала земля, ставшая где болотной топью, где зыбучими песками, а где и вулканической лавой.

Атака захлебнулась. Поле боя имело куда более жуткий вид, чем аналогичное место на Каталунских полях ('Каталунские поля— место крупнейшего сражения древности, где гунны были разгромлены римлянами и их союзниками.) в июне 451 года или тысячу лет спустя под Грюнвальдом. Там, по крайней мере, вперемежку с людьми не лежали жуткие монстры, имевшие вместо рук клешни, а вместо кожи рыбью чешую, и не бродили среди живых те, чьи раны были явно несовместимы с жизнью.

Порожденные выстрелом Цыпфа процессы превращения естественного в неестественное постепенно замирали. Мироздание зализывало нанесенную ему рану: лава застыла, топь высохла, живые мертвецы полегли рядом со своими уже почившими товарищами.

На ногах остался стоять один только Оська. Его буйную шевелюру словно мукой присыпало. Кроме тягучего мычания он издавал и другие звуки, не имевшие никакого отношения к голосовым связкам.

Взгляд Верки, блуждавший по неузнаваемо изменившейся площади, остановился на Оське, и она с усилием произнесла:

— У Иавала нашего сфинктер слабоват оказался.

— Ясное дело, — буркнул Зяблик, несмотря на довольно прохладную погоду весь покрывшийся потом. — Очко-то не железное… Со мной самим медвежья болезнь едва не приключалась… Ну и наломал же ты, Левка, дров…

Неустрашимый Толгай, бормоча слышанный в детстве заговор от нечистой силы, забился под лопатообразный хвост одного из тритонов.

Только Смыков сохранил твердость духа и ясность мысли.

— Оружие возмездия, братцы мои, это вам не хухры-мухры! — сказал он, со значением подняв кверху палец. — И нечего по этому поводу лить крокодиловы слезы. Враг получил по заслугам. Вам, товарищ Цыпф, я выражаю благодарность за проявленное мужество и умелые действия в условиях подавляющего численного превосходства противника.

— Спасибо, не надо… — изменившимся голосом произнес Лева. — Я понимаю, что профессия палача необходима для общества, но благодарить его после каждой очередной казни за мужество и умелые действия — это уже слишком…

— Как хотите, — пожал плечами Смыков. — Но пушку свою держите наготове. И всех остальных прошу не терять бдительности. Бой еще не окончен. Не исключено, что аггелы введут в дело резервы…

— После такого? — с сомнением промолвил Зяблик. — Вряд ли… Ты лучше, пока они не опомнились, диктуй условия перемирия.

— Эй, есть там кто-нибудь живой! — Смыков, сложив ладони рупором, обратился в сторону руин. — Если не покажетесь немедленно, применяю оружие. Считаю до трех!

После счета «два» рядом с Оськой, по-видимому, слегка тронувшимся умом, встало еще с десяток аггелов — судя по черным колпакам, высшее командование. На Смыкова, взгромоздившегося на парапет фонтана, они смотрели, как волки — но не те волки, что рыщут на воле, а те, которые посажены на цепь. Ламеха среди них не было.

— Почему заскучали, граждане каинисты? — куражился Смыков. — Который из вас сковородой нам грозился, а?

Аггелы помалкивали, поглядывая то в небо, то в землю, то друг на друга. На то, во что превратилось их грозное воинство, никто старался не смотреть.

— Повторяю вопрос! — угроза перла даже не из каждого слова Смыкова, а из каждого звука.

— Это он сам… По собственной инициативе, — один из аггелов кивнул на Оську. — Сопля невоспитанная…

— Снять головной убор, когда со мной разговариваете! — рявкнул Смыков.

Аггел, стараясь не встречаться со Смыковым взглядом, стянул свой колпак. Был он бородат, наполовину сед, а рожки имел маленькие, как у новорожденного бычка.

— Фамилия? Имя? — Смыков спросил, как кнутом щелкнул.

— Вас, надо думать, мое бывшее имя интересует? — уточнил аггел.

— Вопросы здесь задаю я. Интересует меня не бывшее, а настоящее ваше имя. Клички для своих подельников оставьте.

— Грибов Михаил Федорович, — представился аггел солидно.

— Должность?

— Сотник.

— Я про вашу человеческую должность спрашиваю! Кем раньше работали?

— Раньше? — Аггел пригладил растрепанную бороду. — Председателем колхоза.

— Член партии?