об изгнании из Эдема наших несчастных прародителей, всемирном потопе, разрушении Содома и Гоморры, Вавилонской башне, а также о намечающемся в неопределенном будущем грандиозном сражении между сыновьями Божьими и сатанинским воинством, в ходе которого привычный для нас мир неминуемо погибнет.

Когда вопрос коснулся численной и национальной принадлежности новоявленных нефилимов (на это особенно упирал Смыков), Эрикс отвечал уклончиво, упомянул лишь, что среди них есть выходцы из Отчины (таких большинство), из Кастилии, из Трехградья и целого ряда других стран, лежащих по противоположную сторону от Эдема и поэтому широкой публике почти неизвестных.

Родная страна Эрикса, если судить по его довольно скупым упоминаниям о ней, в момент катастрофы находилась на несколько веков впереди того мира, осколок которого впоследствии стал называться Отчиной. Она располагалась где-то в Южном полушарии и носила столь труднопроизносимое название, что Лева Цыпф, в свое время ознакомившийся с опусами Велимира Хлебникова, заочно окрестил ее Будетляндией.

Сам Эрикс специализировался на загадочной науке эгидистике (никто из слушателей так и не понял, что конкретно она изучает) и по долгу службы был обязан владеть всеми языками международного общения, в том числе и русским.

Последствия Великого Затмения для его мира, целиком зависящего от бесперебойного функционирования различных электронных систем, были так трагичны, что выжить удалось едва ли каждому десятому. Разгром продолжили воинственные аборигены Гиблой Дыры, сами почти полностью погибшие при этом, а завершили аггелы, основавшие в разоренной стране несколько своих баз и лабораторий по переработке бдолаха.

Ненависть аггелов и будетлян усугублялась и тем фактом, что все попытки обратить их в каинизм окончились провалом в силу некоторых весьма специфических причин — психология людей будущего была искусственно модифицирована на генетическом уровне, что не позволяло им творить безоглядное насилие.

В конце концов всем членам ватаги, включая женщин, было ненавязчиво предложено влиться в ряды нефилимов. Отпустить их восвояси, по словам Эрикса, не представлялось возможным по соображениям гуманного порядка — вокруг рыскали озлобленные последними потерями банды аггелов, а в Нейтральной зоне всех подряд косила невидимая смерть. Бороться с ней можно было только с помощью бдолаха, плантации которого в настоящий момент контролировались все теми же аггелами. Таким образом, получался некий заколдованный круг, из которого был только один выход — принять условия Эрикса. Время работало против Смыкова и его друзей. Каждый кусок пищи, каждый глоток питья малу-помалу превращали их совсем в других существ. Как выразился Зяблик: «Захочешь — станешь нефилимом, и не захочешь — тоже им станешь. Что в лоб, что по лбу!»

Такого рода обработка шла постоянно. В основном ее вел Эрикс, но иногда к нему присоединялся Рукосуев или кто-то еще из их молодецкой компании. Однажды даже пришла женщина, которую звали Майрой, — блондинка с кожей цвета персика и фигурой юной амазонки. Увидев ее, все просто рты пораскрывали. На пути превращения из человека в нефилима она ушла гораздо дальше, чем Эрикс, и это сквозило во всем ее поведении, а особенно в речи — завораживающей, как пение сирены, но почти невразумительной. Впрочем, задачей прекрасной Майры было отнюдь не чтение лекций, а демонстрация стати, по словам Рукосуева, благоприобретенной в Эдеме. У мужчин зародилось подозрение, что делалось это все исключительно в целях обработки Верки и Лилечки. Ну какая женщина не мечтает, как по волшебству, превратиться из дурнушки в красавицу?

Воспользовавшись одной из отлучек Эрикса, ватага провела совещание. Председательствовал, как всегда, Смыков. На обсуждение выносился один-единственный вопрос — оставаться ли на вечное поселение в Эдеме или любыми способами пробираться на родину.

Начал Зяблик:

— Я никого здесь агитировать не собираюсь. У всех свои мозги имеются, пусть даже кое у кого слегка набекрень. О том, что нас ждет в Отчине, мы прекрасно знаем. О том, что нас ждет здесь, — наслышаны. Выбирайте. Но хочу лично от себя сделать заявление. Нам опять обещают рай. На этот раз, правда, не на земле, а в раю. Рай в раю! Звучит. Вроде как «Миру — мир». Только я эти сказки уже сто раз слышал, и папаня мой слышал, и даже, наверное, дед. Кто только нам, дуракам, этого рая не обещал. Про попов я даже не говорю. Это их хлеб — обещать бычка вместо тычка. Народовольцы обещали, которые царя-освободителя рванули. Потом Володька Ульянов обещал при условии электрификации и советской власти. Таракан усатый, правда, ничего особо не обещал, ведь и так подразумевалось, что все мы в раю обретаемся. Зато уж Кукурузник лысый обещал, так обещал! Вот у кого язык без костей был. Аж через двадцать лет ожидался приход распрекрасной жизни. А его самого через два года на пенсию поперли. Те, кто потом верховодил, тоже обещали, хотя и не так скоро. Дулю в нос вы дождались, больше ничего! Мало вам? Вспомните тогда осла Коломийцева и суку Плешакова. Тоже ведь обещали! И аггелы в стороне не остались, хотя рай у них особый, с кровавыми реками и человеческим мясом. Теперь, видите ли, какой-то Рукосуев со своей шоблой за обещания взялся! Рай прямо сейчас и на вечные времена! Ходи нагишом и жри, как козел, веточки. Ни газетки почитать, ни бормотухи выпить. Зато великое искусство любви намечается. Правильно, а что еще голому человеку остается делать! В гробу я эту неземную любовь видал! Да раньше любая шалашовка могла за четвертак такое искусство показать, что и в Большой театр ходить не надо. Я — человек! — Зяблик саданул себя кулаком в грудь. — И сдохнуть хочу по-человечески, пусть даже в канаве! Да вы на этих нефилимов зачуханных повнимательней гляньте! Эрикс еще туда-сюда, видно, недавно здесь. Зато Рукосуев уже в чудо-юдо какое-то превратился. Глаза, как у кота, который нагадить хочет. Про девку я вообще не хочу говорить, она уже и языком ворочать не может. Такую даже драть противно, хотя у нее сиськи по пуду и жопа как орех. Это то же самое, что с умалишенной связаться. Домой надо отчаливать! Забыли разве, кто мы такие и за что нам сиволапые последний кусок хлеба отдают? Дела там, чувствую, неважные. Людей надо мирных спасать, аггелов душить, с варнаками попробовать столковаться! Бдолаха бы побольше с собой захватить, сколько жизней тогда спасем! Но об этом потом отдельный разговор будет. А теперь пусть каждый сам за себя решает. Эх, жаль Чмыхало нет, он бы меня понял!

— Вам бы, братец мой, в ведомстве Геббельса работать, — поморщился Смыков.

— Что ни слово, то наглый оппортунизм. Зачем же коммунизм, светлое будущее всего человечества, путать с каким-то мифическим раем, выдуманным церковниками для одурачивания трудящихся?

— Да ты что! — взорвался в ответ и без того перенервничавший Зяблик. — Забыл, где мы находимся и про что толкуем? Дома будешь свою пропаганду вести! А тут разговор короткий! Или ты остаешься здесь, или возвращаешься вместе со мной в Отчину.

— Нет, такая жизнь не по мне, — покачал головой Смыков. — Старого мерина новым штукам поздно учить. Какая-то уж больно скользкая идеология у этих нефилимов. Сплошной эгоизм, аполитичность и тунеядство. Да и все остальное… Приличный человек и одеваться должен соответствующе. Это только бабе голым задом крутить нравится.

— Ты за всех не говори! — накинулась на него Верка. — Тоже мне, ревнитель нравственности! Слыхали… Пригодился бы здесь вместо инструктора по искусству любви! Заметила я, как ты, кот помойный, на эту Майру облизывался! Конечно, полное неглиже мне и самой не нравится. У женщины тайна должна быть. Но, с другой стороны, есть в их словах смысл. Что, если мы и взаправду тысячи лет не тем путем шли? Так, может, попробуем все сначала? Лучше позже, чем никогда. Вспомните, какие они красивые, сильные, здоровые? Что толку от нашего Левушки? Болтать может, как заведенный, а сам на хомяка похож и в драке нестойкий. Может, нефилимам этим человеческая речь уже и без нужды. Что, если они мыслями общаются? Так хочется все сначала попробовать! Забыть эту поганую жизнь! Ведь рай все же! А, ребята! Давайте хорошенько подумаем!

— Не к лицу заезженной кобылке хвостом махать, — фыркнул Зяблик.

— Сам дурак! Ничего ты не понимаешь! — На глаза у Верки вдруг навернулись слезы, что само по себе было феноменальным событием.

— Конкретней, Вера Ивановна. Вы остаетесь здесь?

— С вами бы вместе осталась. А одна боюсь. Может, Лилечка, ты мне компанию составишь?

— Нет, — твердо сказала Лилечка. — Я хочу жить по-человечески. Не надо мне никакого рая.