они бежали по твердой, гулко отсчитывающей каждый шаг земле, — и вот уже опора под ногами странным образом исчезла!

Впрочем, ощущение пустоты тут же сменилось ощущением капкана. Люди оказались по колено впаянными в твердую, как обожженная глина, субстанцию, еще недавно имевшую все признаки обыкновенной земли. Общей участи избежал только ковылявший в хвосте Толгай.

— Приплыли, елки зеленые! — эта фраза была первой реакцией ватаги на случившееся, и вырвалась она из уст Зяблика.

— Без паники! — вторая фраза принадлежала Смыкову, точно так же, как и третья: — Похоже, неувязочка вышла…

Верка взмолилась:

— Толгаюшка, миленький, выручай! Верный степняк и в самом деле уже хотел броситься ей на помощь, но Зяблик навел на друга пистолет.

— Назад! — страшным голосом приказал он. — Тебя только здесь не хватает! Гранаты есть?

— Есть, — кивнул тот. — Ике штук…

— Ну вот видишь, — Зяблик улыбнулся Толгаю, хотя улыбка получилась странная, не то заискивающая, не то извиняющаяся. — Сабля есть, две гранаты есть, смелости навалом… Выручай, браток… Не подпускай аггелов близко, пока мы здесь будем возиться.

Толгай молча кивнул и повернул обратно. Даже хромота его сразу пропала. Обсуждать приказ (или, если хотите, просьбу), почти наверняка обрекающий его на смерть, у степняка даже в мыслях не было.

— Крепко застряли, — Смыков, ухватив свою ногу за колено, дергал ее вверх.

— И не говори… Хуже, чем мухи в варенье, — приставив ствол к грунту, Зяблик выстрелил несколько раз подряд.

Пули оставляли в окаменевшей земле идеально круглые отверстия, от которых даже трещины не побежали.

— Эх, гранатой бы рвануть, — вздохнул Смыков. — Да только долго потом руки-ноги собирать придется.

— Погоди, пригодятся еще гранаты, когда аггелы придут поздравлять нас с благополучным приземлением, — заверил его Зяблик.

— Лева, ну хоть ты что-нибудь придумай! — воскликнула Лилечка. — Мы столько раз смерть обманывали, неужели все напрасно было!

Неизвестно, что именно: то ли мольбы любимой, то ли упоминание Смыкова о гранате, то ли злополучный запал, надолго застрявший в его памяти, — навело Цыпфа на одну многообещающую, хотя и рискованную идею. Первый опыт, естественно, ему пришлось проводить на себе самом.

Всадив почти в одно и то же место сразу три пули, Лева получил шурф, в котором мог свободно поместиться запал. Вся ватага с напряженным интересом наблюдала, как он дрожащими руками разбирает гранату.

— Дай сюда! — Зяблик вырвал ее у Левы и мгновенно отсоединил запал. — Ну что, рискнем?

— Рискнем, — обреченно кивнул Лева, заранее закрывая глаза и отворачиваясь.

Рвануло глухо, как под подушкой. Из шурфа шибанул вверх фонтан каменной крошки. Лева воскликнул: «Ай!» — но уже через секунду его левая нога благополучно покинула яму, наполненную чем-то вроде осколков битого кирпича.

— Не ушибся? — участливо осведомилась Лилечка. .

— Никак нет! — радостно улыбнулся Цыпф, правая нога которого все еще оставалась в плену.

— Надо было бы горсть пороха подсыпать для эффекта, — произнес Смыков огорченно и полез в рюкзак за очередной гранатой. — А не то весь боезапас так переведем…

— На том свете он тебе не пригодится, — процедил Зяблик сквозь зубы. — Вон тот мячик, кажется, прямо в наши ворота летит…

Шар, не очень большой и не очень маленький, размером так приблизительно с церковную маковку, напролом мчался сюда со скоростью, оставлявшей людям на все земные дела каких-нибудь тридцать-сорок секунд…

Предоставив своим менее удачливым спутникам возможность самим выбираться из коварной западни, Толгай с легкой душой устремился навстречу аггелам. В том, что Зяблик или Смыков найдут выход из самого безнадежного положения, он не сомневался ни на миг, точно так же, как и в своих шансах выиграть время, необходимое для спасения ватаги.

Бдолах шел ему на пользу, как никому другому. Абсолютно свободный от каких-либо комплексов и рефлексий, Толгай умел концентрироваться на достижении одной цели, и ничто постороннее уже не могло отвлечь его.

Сейчас он не ощущал ни боли в ноге, ни страха в сердце. К засевшим в руинах аггелам (еще не раскусившим, в какую передрягу попали их противники) он летел на всех парусах, но и не забывал совершать на бегу непредсказуемые, прямо-таки умопомрачительные зигзаги. Прицельный выстрел не мог достать его. Опасаться нужно было только шальной пули.

Впрочем, аггелы не очень-то и старались. Косоглазый нехристь с одной только сабелькой в руке не внушал им никаких опасений. Мало ли какая нужда гонит его прямо под пули? Может, сдаться хочет, а может, просто с ума сошел. (Никто из каинистов, имевших дело с Толгаем в Эдеме, поведать о его подвигах, конечно, уже не мог.) Не добегая двадцати шагов до позиций, занимаемых аггелами, Толгай выронил саблю, картинно схватился за грудь и рухнул под прикрытие какой-то достаточно массивной бетонной плиты. Наружу осталась торчать только его нога, некоторое время дергавшаяся как бы в агонии.

К этому времени наиболее зоркие и догадливые аггелы уже поняли, что их извечные враги утратили не только способность к передвижению, но и всякую надежду на спасение. Дело, как говорится, было сделано, и каинисты, оставив ватагу на попечении всесокрушающих шаров, могли заняться спасением собственных жизней, однако Ламеху одной только победы было мало. Ему нужно было еще и насладиться результатами этой победы, тем более что одна из пленниц, а конкретно Лилечка, могла дать ему не только моральное, но и физическое удовлетворение. (То, что овладеть девушкой можно только при условии отделения обеих ее ног ниже колен, мало заботило его.)

— Вперед! — приказал Ламех. — По коням! Без моего приказа не стрелять.

Никаких коней у каинистов, само собой, не было и в помине. Просто у них с некоторых пор существовала такая практика: в местах, где каждый шаг грозил обернуться западней, одна половина отряда садилась верхом на другую. И если аггелы-кони вдруг проваливались по колено, а то и по пояс в землю, аггелы-всадники продолжали сохранять боеспособность.

Однако «кавалерийской» атаке помешал Толгай, до этого старательно притворявшийся мертвецом. Едва аггелы показались из-за руин, как в них одна за другой полетели гранаты. Тут уж не пофартило всадникам, представлявшим для осколков прямо-таки идеальную мишень.

Естественно, что в рядах аггелов возникла если не паника, то неразбериха, которой не преминул воспользоваться Толгай. Подхватив саблю, он издал древний боевой клич степняков и смело бросился на врага…

— Падай на спину! — заорал Зяблик. — Быстро! Все! Только костыли не переломайте!

Грохот гранаты, брошенной им навстречу неумолимо накатывающемуся шару, на время заглушил шум боя, доносившийся из расположения аггелов. Видеть результат своих действий Зяблик не мог, поскольку еще до момента взрыва улегся навзничь, лицом в небо (принять другую позу мешали вмурованные в камень ноги).

Фатализм так прочно укоренился в душе Зяблика, что любой исход событий — и смерть, и спасение — устраивал его в равной мере. Жалко было наивную Лилечку. Жалко было недотепу Цыпфа. Язву Верку тоже было жалко. И даже долбаеба Смыкова. (Погибающего в неравной схватке Толгая жалеть было уже поздно.) Не жалел Зяблик только себя самого.

Он лежал, смотрел вверх, но видел не это небо, серое и угрюмое, а совсем другое — высокое и прозрачное небо своей юности…

…Ударная волна заставила шар подпрыгнуть и совершить зигзаг, не предусмотренный первоначальным маршрутом…

Целью Толгая было не уничтожение врагов, а их деморализация. Сил своих он не берег и не