Стараясь не выдавать себя ни единым резким движением, Синяков осторожно сунул руку в карман, однако там уже шарила лапа привратника. Была она хотя и тяжелой, но какой-то мягкой, рыхлой, словно вылепленной из теста.

Синяков знал немало приемов, проводящихся на кисть руки либо на пальцы, но в их короткой вялой борьбе верх одержал привратник, и причина тут крылась не в силе беса, а в слабости человека.

Синяков, еще минуту назад вполне здоровый и энергичный, вдруг почувствовал расслабляющую дурноту, словно не пива перед этим выпил, а какого-то парализующего зелья. Не было сил ни шевельнуться, ни даже открыть рот.

— Вот это, оказывается, что такое! — Привратник со всех сторон рассматривал изъятую у Синякова иголку. — Вещь, конечно, завидная, да только здесь от нее никакого проку нет. Она в мире людей делалась и только там силу имеет.

Эта печальная весть еще не дошла до сознания Синякова (в данный момент сильно затуманенного), а привратник уже вложил иголку обратно в его беспомощную ладонь:

— Забирай назад, нам чужого не надо. — При этом он, словно невзначай, полоснул своим когтем, острым, как бритвенное лезвие, по запястью Синякова.

Кровь потекла тоненькой, неверной, болезненной струйкой, словно моча при аденоме простаты, и привратник ловко подставил под нее пустую кружку.

— Ты пальцами, пальцами шевели! — говорил он, низко склонившись над Синяковым. — И, главное, ничего не бойся. Подохнуть мы тебе не дадим. Вы ведь своих дойных коров тоже не режете.

«Вот это называется влип, — мысли в голове Синякова ворочались туго, словно шестеренки в изрядно заржавевшем механизме, — засунут меня сейчас в какой-нибудь чулан и постепенно выпьют всю кровь по капельке. Начхать бесам на это пиво. Им совсем другого напитка хочется…»

Не дождавшись, пока кружка наполнится до краев, привратник зажал рану пальцем и принялся шумно лакать кровь. Публика с нескрываемой завистью зашумела. Послышались реплики типа: «Куда тебе все одному, пиявка толстопузая!» и «Поделись, вахлак, с нами, а не то лопнешь!»

— Молчать, малахольные! — прикрикнул на них привратник. После выпитого глаза его сразу замаслились, а под носом нарисовались багровые усы. — Не про вас это угощение!

Затем случилось нечто такое, чего не ожидал никто из присутствующих, а уж привратник — тем более. Уходя, он, по-видимому, запер входную дверь на задвижку, потому что она вдруг с оглушительным грохотом слетела с петель. В пивную ворвалась весьма агрессивно настроенная толпа. Крайние столики были сметены в единый миг, а те, кто имел несчастье сидеть за ними, вдоволь отведали тумаков и затрещин.

Впрочем, побоище у дверей закончилось так же быстро, как и началось. Очистив подобающий плацдарм, вновь прибывшие почтительно расступились, пропуская вперед существо неопределенного пола, но невероятной телесной красоты. Это уж точно был бес — люди столь прекрасными просто не рождаются!

Шагая одновременно грациозно и мужественно, бес-красавец вышел на середину зала (всех, мимо кого он проследовал, неведомая сила отбросила прочь) и произнес звенящим от праведного гнева голосом:

— Что я вижу! В то время, как банды людей топчут ближайшие окрестности города, среди нас нашлись такие, кто честному служению предпочел бездумное веселье! Не разврат, не злые козни, не вредительство, что было бы объяснимо и даже простительно, а полнейшее безделье! Можно подумать, до вас не дошла весть об объявленной накануне немедленной и поголовной мобилизации!

Любители пива, уже приготовившиеся было к активной обороне, стали наперебой оправдываться.

Одни клялись, что заглянули в этот вертеп всего на минутку, чтобы в преддверии великой битвы выпить последнюю кружечку пива. Другие доказывали, что после сражений возле асфальтобетонного завода, у Каль-винского собора и на улице Клары Цеткин они признаны инвалидами. Третьи с пеной у рта утверждали, . что ни о какой мобилизации слыхом не слыхивали, поскольку накануне весь день спали, грезили, болели или вообще отсутствовали в городе.

Незваному гостю посмел возразить лишь привратник, которому кружка свежей человеческой крови добавила не только сил, но и самомнения.

— Ну и новость ты нам принес! Да о ней уже целый день судачит вся округа! И ради этого стоило ломать дверь и переворачивать столики? Мы вольные духи и останемся такими, даже превратившись в бесов! Никто не вправе .навязывать нам свою волю! Плевал я на вашу мобилизацию! Захочу — и не пойду!

— Если не хочешь идти, тогда полетишь, — хладнокровно возразил пришлый бес.

Повинуясь легкому взмаху его руки, огромная туша привратника оторвалась от пола, дважды плавно перевернулась в воздухе и медленно поплыла к зияющему провалу входных дверей.

Едва только это случилось, как Синякову немедленно вернулась способность распоряжаться собственным телом. Стараясь перекричать поднявшийся в пивной неимоверный гам (у привратника нашлись не только враги, но и сторонники), он обратился к Шишиге:

— Сматываемся отсюда! Тут где-то должен быть служебный выход!

Знакомым путем, которым их юношеская компания неоднократно спасалась от милиции и дружинников, Синяков преодолел кухню, подсобку, два коридора, раздевалку для рабочего персонала и оказался на захламленном заднем дворе, где произвел страшный переполох среди кур (или среди духов, принявших куриный облик). Шишига, которого, похоже, совсем не устраивала перспектива немедленной мобилизации, выскочил вслед за ним.

— Перевяжи скорее руку! — крикнул он. — Иначе тебя по запаху крови найдут!

Синяков на бегу выхватил носовой платок и кое-как замотал продолжавшую кровоточить рану.

— Ты не думай, что все мы такие, как этот мясник, — словно оправдываясь, продолжал Шишига. — Ведь это то же самое, что алкоголизм у людей. Некоторые без глотка и дня прожить не могут. А меня, например, совсем не тянет.

— Меня к водке тоже не тянет! — огрызнулся Синяков. — Но когда есть возможность выпить, никогда не отказываюсь!

Уйти от пивной далеко они не смогли. Что ни говори, а потеря крови сказывалась. Буквально через тысячу шагов у Синякова закружилась голова и появилась одышка. Шишига, правильно оценив состояние своего спутника, затащил его под какую-то арку, на обшарпанных стенах которой призывы типа «Долой учредиловку!» соседствовали с лозунгами «Спартак — чемпион» и «Рок жив».

— Ох, — прохрипел Синяков, — воздуха не хватает… А ведь раньше всю чужую защиту мог перебегать…

Где мы сейчас?

— Как я это тебе объясню? — пожал плечами Шишига. — Мы ведь все здесь называем по- своему.

— Интересно… Ну и как, к примеру, называется это место? — Синяков был готов болтать о любых пустяках, лишь бы ему позволили спокойно посидеть.

— Скорбище, — коротко ответил Шишига.

— Почему так мрачно?

— Здесь тень, падающая из вашего мира, особенно многолика… И особенно черна… Люди насмерть рубились на этом пятачке еще задолго до основания города. Потом тут стояла первая крепость, которую много раз брали штурмом враги. Где-то рядом было лобное место, где сажали на кол чужаков, колесовали преступников, жгли еретиков, вешали простолюдинов и обезглавливали знать. Какая бы власть ни свергалась или ни воцарялась в городе, а кровь чаще всего лилась именно здесь. Поблизости от этого места всегда было много церквей, но заведений, где. пытали и уничтожали инакомыслящих, — еще больше. Вон на той улочке полсотни лет назад погиб один очень известный человек. Наемные убийцы заманили его сюда из другого города. Такие места, пропитанные безвинной кровью и отравленные предательством, всегда считались проклятыми. Здесь надо пореже бывать, а уж жить — ни в коем случае. Вы же по десять раз отстраивали эти руины, хотя результат с каждым разом был все хуже и хуже.

— Кажется, я понял, о каком районе ты говоришь… У нас он называется Святым предместьем.