соперника; здесь, среди этих мрачных, холодных стен, бедный принц мог называть своих противников трусами, сколько было его душе угодно; никто не слышал его слов, потому что стены были очень толстыми; впрочем, при слишком яростном выражении своего гнева принц мог быть наказан лишением пищи или еще чего-то для удовлетворения необходимых потребностей.

«Олимпио был прав, советуя мне быть осторожным, но я не мог предположить, что меня захватят как преступника в публичном месте, — говорил принц самому себе, — в такую низость я не мог поверить! Мне любопытно знать, что они решили со мной сделать и какое выдвинут против меня обвинение! Молчать я не намерен! Я требую приговора суда! Теперь, когда я, озлобленный, сижу здесь, в своей мрачной келье, этот проклятый Морни с ядовитой усмешкой докладывает, наверно, своему брату, что дуэли можно не бояться, главный противник устранен. Нет, какова низость, мог ли я такого ожидать! Действительно, они отлично умеют избавляться от своих врагов и опасных соперников».

Когда сторож принес принцу обед, Камерата потребовал, чтобы тот позвал директора тюрьмы. Сторож пообещал выполнить его требование, но прошел целый день, а принц не получил никакого ответа. На следующее утро он еще настоятельнее повторил свое требование. Около вечера в каземат вошел директор Ла-Рокеттской тюрьмы, бывший армейский офицер с военными манерами, твердой походкой и густыми седыми бакенбардами.

— Я директор этого заведения, — сказал он принцу. — Вы хотели говорить со мной, милостивый государь. Что вам угодно?

— Покинуть этот, недостойный принца, каземат. Директор пожал плечами.

— Это желание я не могу выполнить, милостивый государь; вы заключены сюда по непосредственному приказу господина президента.

— Ну, господин директор, в таком случае вы будете так любезны сообщить мне, в каком преступлении меня обвиняют. Вы, без сомнения, это знаете?

— Я ничего не знаю, кроме содержания этого приказа об аресте, — возразил директор, вынимая из кармана бумагу. — Здесь стоит ваше имя, принц!

— Это никчемный формуляр…

— За собственноручной подписью президента республики.

— Да, но я — жертва злоупотребления, меня схватили ночью и ни в чем неповинного заключили сюда.

— Об этом мне не приходится рассуждать, принц!

— Но как честный человек и как бывший офицер вы согласитесь с тем, что меня подлейшим образом унижают, заключая в каземат, предназначенный для самых обыкновенных преступников!

— Мы живем в республике, милостивый государь. Гражданин имеет не больше и не меньше прав, чем дворянин; нищий ничем не отличается от принца, и одинаковые казематы предназначаются для всех!

— Я понимаю. Эта обстановка очень удобна для моих врагов, и я думаю, что благодаря такому обхождению с моей особой они еще больше увеличат свою популярность! О, от таких людей можно научиться всему. Однако еще одно слово, господин директор. В республике ведь не бросают граждан в тюрьмы без соблюдения закона и без приговора. Я требую суда!

— С этим вы не торопитесь, милостивый государь, следствие может продолжаться долго.

— Хорошо, так можно обращаться только с простыми людьми. Но мои враги еще узнают меня!

— Вы раздражены, милостивый государь, это никогда не может служить похвалой заключенному!

— Как, господин директор! Вы требуете, чтобы я терпеливо сносил тяготы этого подлого ареста? Вы можете допустить, чтобы я вынес эту несправедливость, не возмущаясь против нее и не борясь с ней? Поставьте себя на мое место, уверяю вас, что вы тоже придете в бешенство!

— Это участь тех, кто позволяет себе лишиться самообладания, — возразил директор, пожимая плечами.

— Ну так выслушайте же мое последнее слово! Если в течение трех дней я не получу приговора, если мне не докажут мою виновность, то я найду пути и средства разгласить это неслыханное злодеяние во всех концах земли! Да, смотрите на меня с удивлением, я клянусь вам в этом! Отправляйтесь тотчас же к президенту и сообщите ему мое решение!

— Насколько это от меня зависит, я постараюсь выполнить ваше желание о получении приговора. Не смешивайте мои скромные возможности с возможностями ваших противников. Я исполняю только свой долг.

— Примите благодарность за это объяснение и соблаговолите приписать мои слова моему нетерпению. Вы, во всяком случае, исполняете печальный долг, директор.

— Будьте справедливы, милостивый государь, этот долг составляет мою службу; я — бывший офицер — исполняю только свои обязанности. Я не могу обращаться за советами к моему чувству, но должен поступать так, как мне предписано. Что я для вас сделаю? Только то, что могу сделать согласно своей службе. — Директор поклонился Камерата, который признал справедливость его слов.

— Простите мне мою запальчивость, — сказал принц, протягивая руку уходившему директору.

Когда дверь закрылась за посетителем, принц стал ходить взад и вперед по маленькому каземату.

Спустя два дня, на протяжении которых Камерата прошел все стадии своего отчаянного положения, в каземат вошел сторож и предложил ему следовать за ним в судебную комнату, которая находилась во флигеле, предназначенном для администрации.

Когда принц Камерата вошел к комнату, то один из трех человек, которые сидели там за зеленым столом, предложил ему занять место на скамье, стоявшей у боковой стены и предназначавшейся для преступников.

— Это место не для меня, — сказал Камерата твердым голосом. Трое одетых в черное не обратили внимания на эти слова. Сторож, приведший принца в комнату, остался стоять у дверей.

— Гражданин Камерата, — сказал один из трех господ, — вас обвиняют в том, что вы угрожали оружием президенту республики. Что вы скажете на это?

— Ничего, кроме того, что сделал это по праву! Президент республики вынудил меня вызвать его на дуэль через герцога де Морни.

— Вы, стало быть, признаете свою вину? В таком случае, приговор для вас готов! По закону вы осуждаетесь за угрозу оружием на десять лет тюремного заключения, которое вы будете отбывать здесь же, в Ла-Рокетт!

— Во имя Пресвятой Девы, я должен вам выразить удивление, господа! Славных слуг имеет здесь принц-президент, таких слуг, которые заранее заготовляют приговоры! Десять лет тюрьмы — и никакого смертного приговора за то, что человек имел бесстыдство защищать свою часть против наглости!

— Возьмите назад ваши слова, гражданин Камерата! Приговоренному неприлично порицать судей и законы! — сказал один из трех черных господ.

— Еще одно слово, прежде чем я уйду! Скажите мне, пожалуйста, господа, почему мне объявляют приговор здесь, а не гласно перед народом? Боятся, видимо, что здравый смысл возмутился бы против такого насилия? Меня привели в эту комнату, трое одетых в черное сидят передо мной и приговаривают меня к десяти годам тюрьмы! Кто вы такие, господа, кто дал вам на это право? Я не знаю вас! Быть может, вы переодетые слуги Луи Наполеона — мерзкий Морни, Бацциоши, Флери — и вся их так называемая шайка!

— Вы стоите перед лицом тайного сената республики, гражданин Камерата! Вынесли вам приговор трое судей.

— Я в вашей милости, или, лучше сказать, в руках моего противника; но горе вам, если вы позорите ту государственную форму, которой служите! Вы получите плату за вашу подлость…

— Отведите, сторож, заключенного в его каземат — приказал один из трех господ.

— Вы слышали мои слова — придет время, когда вы вспомните их! — сказал твердым голосом принц и, повернувшись, пошел со сторожем в каземат.

Так Камерата стал заключенным в Ла-Рокетт. Он должен будет десятью годами тюремного заключения поплатиться за то, что рискнул оскорбить принца-президента и его брата Морни. Десять долгих