— Может, он воткнул его в задницу Куки, а может, никакого пера и не было. А Мартин Альберт Рикон — это вымышленное имя. Как он назвался тогда в «Гэлакси»?

— Чарлз Оуэн Джоунс, — ответил я.

— Смотри-ка, любит вторые имена! Хитрый, скотина, верно?

— Очень хитрый, — согласился Деркин.

— Но по-настоящему хитрые, очень хитрые, обычно знают, что каждое слово что-нибудь, да означает. Ну, взять, к примеру, Джоунс. На сленге это — «привычка». Ну, допустим, «героин Джоунс». То есть парень, привыкший к героину, наркоман. Есть еще такое выражение: «стодолларовый Джоунс». Это значит, что привычка обходится наркоману в сотню ежедневно.

— Знаешь, ты мне просто глаза открыл, — заметил Деркин.

— Рад стараться!

— Потому как я всего каких-нибудь четырнадцать лет в полиции. И сроду не видывал ни одного наркомана!..

— Так что этот сукин сын у нас грамотный, — заметил Гарфейн.

— Может, номер машины куда-нибудь приведет?

— Туда же, куда и имя, и адрес. Я звонил в автоинспекцию штата Арканзас, но это лишь напрасная трата времени. Заезжая в местечко, подобное этому, даже нормальный человек никогда не будет называть настоящего номера своей машины. И, регистрируясь, не станет парковаться под окном, чтобы портье мог проверить. И вы, разумеется, не проверили, правду он сообщает или нет. Ведь так?

— Нет такого закона, который обязывал бы меня проверять, — сказал управляющий.

— И вымышленные имена тоже часто используют. Вы обратили внимание, ведь наш красавчик записался в «Гэлакси» как Джоунс, а здесь — Рикон. Да тут, должно быть, полным-полно этих Джоунсов, Смитов и Браунов. Сколько у вас Смитов, а?

— Нет такого закона, который обязывал бы меня проверять у них удостоверения личности, — ворчливо повторил управляющий.

— Или обручальные кольца, да?

— Или обручальные кольца, свидетельства о браке и все остальное. Все они люди взрослые, и это, черт побери, меня не касается!

— Может, и слово «Рикон» что-нибудь означает по-итальянски? — предположил Гарфейн.

— Умница, молодец! — похвалил его Деркин. И спросил управляющего, нет ли у него в мотеле словаря итальянского языка. Управляющий уставился на него, точно громом пораженный. — И это называется мотель! — презрительно заметил Деркин, покачивая головой. — Тут, наверное, даже Библии нету.

— Почти в каждом номере есть.

— Господи ты Боже мой, неужели? Библия, надо же! Рядом с кассетником, по которому крутят порнуху! Лежит себе на тумбочке рядом с водяным матрацем.

— У нас только в двух номерах водяные матрацы, — заметил несчастный. — И мы взымаем за них дополнительную плату.

— Хорошо, что наш мистер Рикон, судя по всему, бедноват, — сказал Гарфейн. — Иначе бы ему пришлось топить Куки, а это — дело хлопотное.

— Расскажите мне об этом человеке, — попросил Деркин. — Опишите его еще раз.

— Но я ведь уже сказал...

— Ты будешь говорить это снова и снова, ровно столько, сколько потребуется, понял? Высокий?

— Высокий.

— Моего роста? Выше? Ниже?

— Во что был одет? Была ли на нем шляпа? Галстук?

— Что-то не припомню.

— Вот он входит в дверь, направляется к вам. И просит комнату. Потом заполняет карточку. Платит наличными. Кстати, сколько стоит у вас такой номер?

— Двадцать восемь долларов.

— Не так уж и дешево. А порнуха идет за дополнительную плату?

— Надо опустить монетку...

— Удобно, очень удобно! Так, значит, двадцать восемь баксов... Хороший бизнес, особенно если учесть, что один номер можно прокрутить несколько раз за ночь. Как он платил?

— Я же сказал — наличными.

— Нет, какими купюрами? Что он вам дал? Пару бумажек по пятнадцать?

— Пару... э-э?..

— Он дал вам двадцатку и десятку, да?

— Нет. Кажется, две двадцатки.

— И вы дали ему сдачу двенадцать баксов? Погодите-ка, ведь еще налог надо учесть.

— С налогом выходит двадцать девять сорок.

— Итак, он дал вам сорок баксов. А вы дали ему сдачу, да?

Что-то в голове его, видимо, прояснилось.

— Он дал мне две двадцатки и сорок центов, — сказал управляющий. — А я дал ему сдачу десятку и еще один доллар.

— Ну, вот видите? Вы все прекрасно помните, особенно когда речь заходит о деньгах.

— Да. Вроде бы.

— А теперь расскажите, как он выглядел. Он белый?

— Да, конечно. Конечно, белый.

— Плотный? Худой?

— Худой, но не слишком. Я бы сказал, поджарый.

— Борода была?

— Нет.

— Усы?

— Может быть. Не помню.

— Ну, хоть что-то вы о нем помните? Что-то должно остаться в памяти.

— Что?

— Именно это мы и пытаемся выяснить, Джон. Вас ведь зовут Джон, верно?

— Вообще-то Джек.

— О'кей, Джек. Все у нас идет просто прекрасно. Так как насчет волос?

— Я не обратил внимания на волосы.

— Ну, как это — не обратили! Конечно же, обратили! Он наклонился, чтобы поставить свою подпись, и вы увидели его макушку. Помните?

— Я не...

— Густые волосы? Лысина?

— Я не...

— Усадят его с одним из наших художников, — сказал Деркин, — и что-нибудь они изобразят. И в один прекрасный день это чудовище все-таки поймают. Его застукают: или с поличным, или когда он будет уходить из очередного номера. И увидят, что он похож на фоторобот, сделанный в полиции, так же, как я — на эту самую Сару Блауштейн! — Он засмеялся. — Она ведь была похожа на женщину, верно?

— Больше всего она походила на мертвеца.

— Да, верно... На тушу в витрине мясной лавки. — Мы ехали по тряской брусчатке моста Куинсборо. Небо уже начало светлеть. Устал я так, что просто описать невозможно; нервы были напряжены до предела, все эмоции готовы выплеснуться наружу. Я был настолько взвинчен, что малейший жест, слово или незначительное событие могло заставить меня разрыдаться или же, напротив, истерически расхохотаться.

— Интересно, как это все происходит, — протянул он.