косая сажень в плечах, борода в две косы заплетена. Так? Такой воин по определению опасен. Как же его брать под белы ручки, когда он за эдакое надругательство просто порвет вас пополам…

— Вы совершенно правильно заметили, Стрыйковский, — невозмутимо отозвался Федор Никифорович. — Перенесенный объект может находиться в состоянии шока. Не следует обольщаться его мнимой неподвижностью. Судя по всему, наши предки были чрезвычайно хитры, ловки и агрессивны. Иначе они не выжили бы во враждебном окружении. Поэтому если вы приняли решение о сохранении объекта, вам необходимо его обезопасить. Для этого служат седативные средства.

Федор Никифорович подошел к стеллажу и взял один из “снарядов”.

— Вот здесь находятся химические вещества. Седативные помечены зеленым цветом, отравляющие — красным. Видите? Приняв соответствующее решение, вы берете баллон, подходите вот сюда, ввинчиваете баллон до отказа в гнездо и нажимаете вот эту кнопку. Содержимое баллона будет распылено в камере-приемнике.

— Газовка, значит. Понятно…

— Отравляющее вещество полностью распадается в течение получаса. Седативное — в течение сорока минут. Если вы желаете сохранить объекту жизнь, то его необходимо извлечь из камеры в течение первых пятнадцати минут действия седативного вещества. Для этого служит респиратор. Седативный эффект держится порядка трех-четырех дней. Кроме того, имеются побочные действия: ослабление воли, увеличение внушаемости, что весьма полезно на начальных этапах натурализации объекта.

— Простите, это вы мне чью диссертацию пересказываете? Вашу или Аспида?

— Я вам не диссертацию пересказываю, а инструкцию. Считайте ее плодом коллективного творчества.

На мгновение опять возник Сигизмунд в кожаном фартуке, благоговейно передающий наследие предков Ярополку. “Ибо завещано Аспидом: да не подойдет к краю колодца умудренный… Ярополк! Кому сказано — отойди от колодца!”

— А отравляющие вещества? — спросил Сигизмунд.

— Это вам решать. Объект может оказаться больным. Например, чумой. Кстати, отравляющее вещество произведет также частичную санацию камеры, но в данном случае после ликвидации трупа необходимо провести дополнительную санацию.

— А что, чумного тоже в канализацию? Как-то это… негигиенично.

— Видите, там, в углу, большой металлический ящик?

— Что это, гроб?

— Да. А вон там хранится негашеная известь. Пользоваться умеете? Костюм биологической защиты надевать доводилось?

— Разберусь.

— Вероятность очень мала, но все же… Кроме того, человек, зараженный чумой, — это крайний случай. Вряд ли вы также будете возиться с натурализацией медведя или кабана. Для разделки туши — топор. Для транспортировки — лебедка. Здесь она включается.

— А этого кабана нельзя употребить в пищу?

Федор Никифорович посмотрел на Сигизмунда неодобрительно, но все же ответил:

— Нет. Во-первых, неизвестно, какая у этого кабана микрофлора. Во-вторых, он будет убит посредством отравления, а это может повредить вашему здоровью. — Спохватившись, Федор Никифорович вдруг проговорил, едва ли не смущенно: — Забавно. Вам удалось произвести полную натурализацию транспортированного объекта, а я вас инструктирую и объясняю, как это делается… В принципе, все, о чем я сейчас говорил, — это очень редкие случаи. Но все равно знать об этом полезно. Теперь давайте осмотрим камеру.

Сигизмунд потянул за рычаг.

Камера представляла собой прямоугольное помещение меньших размеров с бетонным полом и крашеными тускло-зеленой краской влажными стенами. Потолок оказался неожиданно высоким — метров шесть. В одном из углов под потолком Сигизмунд увидел объектив наблюдательного устройства.

В камере имелись нары с брошенным на них тощим солдатским одеялом и кран над ржавой раковиной. Из крана сквозь раковину в дырку в полу бесконечно текла вода.

— Питьевая, — сказал Федор Никифорович.

Сигизмунд огляделся еще раз по сторонам, сел на нары.

Вот когда вся ледяная бесчеловечность экспериментов с перебросками “объектов” во времени раскрылась перед ним, точно бездна! Он ощутил ее именно в то мгновение, когда опустился на деревянные нары посреди камеры. Вид этого помещения сказал ему больше, чем все рассуждения о расе строителей коммунизма; больше, чем зловещая фигура Аспида, чья тень лежала на проектах “Конец времен” и “Возрождение”; больше, чем рассказы о сотнях зеков, погибших на полигонах Анахрона. В этом помещении не было ничего человеческого. За что, собственно говоря, какой-нибудь воин, древний человек, должен быть оторван от своей земли, переброшен хрен знает куда, превращен в животное, накачан химией и “натурализирован”? Вся карамельная сладость советской фантастической литературы о том, как гости из темного прошлого попадают в светлый мир социалистического будущего, испарилась и осела зловонной влагой на этих крашеных стенах.

— Послушайте, Федор Никифорович, — заговорил Сигизмунд, устраиваясь на нарах поудобнее, — а вы что, всерьез считали, что для “перемещенных лиц” вот эта камера станет преддверием социалистического рая? Хорош предбанничек!

— Вы, молодые, очень много смотрите на предбаннички, — парировал Федор Никифорович. — Предбанничек — он и есть предбанничек, а банька-то впереди. Цель нужно видеть, конечную цель. — И помолчав, добавил: — В этой камере человеку предстояло провести максимум несколько часов. А потом… Потом он выходил на просторы огромной страны. Страны, которой можно было гордиться! Страны, которая давала столько социальных гарантий, сколько не было за всю историю человечества. Сейчас — да, согласен. Сейчас хер знает что творится. Но ведь это же не навсегда.

— А вы знаете, Федор Никифорович, сейчас ведь Россия опять находится в границах XVII века, — сказал Сигизмунд. Лежать на нарах было жестко.

— А в гражданскую войну и такого не было. Бросьте, Стрыйковский! Все будет. Все вернется. Польска — и та не сгинэла, так что говорить о России! Что до вашего гнилого гуманизма — то имейте в виду: человек с большим будущим в эту камеру не попадает. А тот, кто здесь оказался… Ему, между прочим, там, в своем времени, карачун светил — и ничего иного. Причем, в самые краткие сроки. Усвоили? Вставайте, хватит тут из себя страстотерпца давить.

— Как вы догадались? — спросил Сигизмунд, неохотно слезая с нар.

— Для этого семи пядей во лбу быть не надобно. И почему это у революционеров внуки всегда диссиденты? Не первый раз замечаю.

— Я не диссидент, — сказал Сигизмунд.

— А кто вы? — с издевкой осведомился Федор Никифорович. И не дождавшись ответа добавил: — То-то и оно.

Желая сменить тему, Сигизмунд спросил:

— Сейчас перебои всякие бывают с током. Ежели обесточится тут все в момент переноса?

— Насчет этого не беспокойтесь. Чего-чего, а система энергоснабжения тут имеет многократное дублирование. Пойдемте, я вам еще кое-что покажу.

Они заперли камеру и вышли обратно в помещение, где хранились инструменты. Федор Никифорович снял со стеллажа металлическую коробку из-под чая, открыл. Там лежали запаянные стеклянные ампулы.

— А это что? — спросил Сигизмунд.

Вместо ответа Федор Никифорович взял одну ампулу и метнул ее в стену над колодцем. Осколки канули в провале. По помещению немедленно расползлась вонь.

— Фу, мерзость какая! — сказал Сигизмунд.

— Это еще одно хитроумное изобретение Аспида, — пояснил Федор Никифорович. — Так будет пахнуть у вас в гараже, буде в приемной камере появится объект.

— А что, ничего поприятнее не найти было? — спросил Сигизмунд, отчаянно морщась.