бескончных стеклянных шкафов. В шкафах помещались черепки и какие-то бронзовые огрызки. Как и следовало ожидать, в зале было пусто, как в склепе. В торце висела карта, показывающая Великое Переселение народов.

Откуда-то вынырнула бабка-смотрительша. Уставилась неодобрительно. Мол, не выпендривались бы, а шли, как все, по-хорошему, в Георгиевский, Тронный и т.п. залы, а здесь-то на что глядеть? Подвинула стул, уселась. Принялась сверлить взглядом. Чтоб черепок какой-нибудь, надо полагать, не сперли.

Особенно неприязненно аттилу взглядами царапала. Вишь ты, старый — а вырядился! Косицы наплел, как девка! Как не стыдно, пенсионер уж, поди…

Дед Валамир изучал экспонаты основательно. Хмурил кустистые брови. Вдумывался. С Викой неспешно переговаривался. В гулком зале странно и резко звучала вандальская речь.

Вот там-то они и увидели мумию. Это был очень высокий человек, дочерна прокопченный и иссохший. Ярополк шарахнулся.

— Это что? — спросил он Сигизмунда. — Это он мертвый? Это он раньше жил? Настоящий труп?

— Он давно жил, — утешил его Сигизмунд. — Он теперь не труп, а экспонат.

Ярополк поскорее отошел от “экспоната”, опасливо косясь на него через плечо.

Валамир не одобрил мумию еще больше, чем Ярополк. Странные погребения здесь творят! Зачем прозрачный курган сотворили?

Вика что-то сказала. Старик разбушевался. Бдительная смотрительша заворчала:

— Утихомирьте вашего иностранца! Он в музее, а не в лесу! У них там, может, и принято, а у нас нет! Объясните ему это.

Вика покраснела, взяла деда за рукав. Валамир сердито высвободился, но тон сбавил.

— Я объяснила, что это не захоронение. Захоронение было в другом месте. А потом ученые- археологи выкопали и сюда доставили. Чтобы люди могли смотреть, изучать, — сказала Вика Сигизмунду, словно оправдываясь.

— А он чего?

— Говорит, последнее дело — покойников тревожить… Да и опасно это. И раньше многое здесь не одобрял, а теперь так и вовсе… Ежели бы у них там кто из вандалов такое учинил — жив бы не остался!

Виктория поспешно утащила старика к более безопасным витринам. Тот долго водил носом над горшками и черепками, потом спросил: зачем, мол, здесь посуда обыденная выставлена? Ему сокровища обещали показать, а такую посуду он каждый день у себя в хузе видит. Глаза откроет — и сразу видит.

Тем-то и ценна эта посуда, объяснила Вика. Интересно же знать, как жили люди дюжину дюжину дюжин зим назад! То, что для Валамира — обыденность, здесь — диковина и сокровище.

Старый вандал поразмыслил над ее словами. Сказал так. У рекилингов в бурге есть военный вождь. Он собирает разные диковины. Эти диковины он привозит из военных походов. Когда в бурге праздник и пир, вождь приносит свои диковины в дружинную избу и гордится ими перед воинами. Но не стал бы он привозить ни старый труп из кургана, ни битую посуду. Ужель народ Сигизмунда большего навоевать на смог? Вот зачем ту гнилую деревяшку взяли? Какое же это сокровище?

— Это ДРЕВНЯЯ деревяшка, — попыталась объяснить Вика.

— Давайте ребенка спросим, — с торжеством предложил Валамир. — У него душа новая, всякими глупостями еще не обременена…

— Конечно, не обременена, — проворчал Сигизмунд, — данкины всякие, кэпсы, трансформеры…

Тем не менее призвали Ярополка и спросили, признает ли он эту гнилую деревяшку и черепки за сокровища. Ярополк, чуя подвох, молчал. То на деда глазами стрельнет, то на Сигизмунда. Соображал, какой ответ больше выгоды принесет. Наконец выговорил:

— А чего… вот если бы трансики…

Дед восторжествовал.

Они посмотрели еще несколько шкафов. Медные пряжки, фибулы, детали конской упряжи, ржавые наконечники стрел… Аттила со знанием дела комментировал: эти, мол, стрелы легкие, на зверя, а те — тяжелые, боевые, вон у них зазубрины, чтобы в ране застревало… А чьи это стрелы?

Вика прочитала название финно-угорского племени, которое вандалу ничего не говорило.

Неожиданно Валамир замер как громом пораженный.

— Вико! — воскликнул он. (Смотрительша опять напряглась на стуле, подалась вперед.) — А от нас что осталось? От нашего народа?

Вика помолчала. Чуть улыбнулась — грустно-грустно. И ответила:

— От вас почти ничего не осталось… В Африке только каменный столб с оперенной свастикой и несколько могильных плит с именами. Кое-кто считает, что это вандальские имена. Пяток монет еще.

— И все? — не поверил дед. — Не может быть такого, чтобы совсем ничего не осталось! Столько всего у нас! Столько было сделано, завоевано! Воспето!

— Очень давно это было. Время все поглотило. — Вика сложила пальцы колечками. — Год — это круг. Звено цепи. Длинная цепь получилась. Первые звенья уже ржой осыпались, а кузнец все кует и кует…

Дед Валамир медленно опустился на каменный пол, схватился обеими руками за косы и, покачиваясь из стороны в сторону, завел какой-то надрывный плач.

Смотрительша так и подскочила.

— Да что вы себе позволяете! Разве так можно? Уберите его, раз он не умеет себя вести! Старый, а хулиган!

— Заткнись! — резко сказала Вика. — Дура старая! Это великий шведский археолог!

Свершилось чудо. Смотрительша заткнулась.

Видимо, у церберши был сегодня черный день. В торце обычно безлюдного зала появились еще два посетителя. Они двигались из глубин скифской экспозиции и шумно лаялись между собой. Бойкая бабенка ухитрялась на ходу вести научную дискуссию, чем-то бурно возмущаться и жеманиться неведомо перед кем. Во всяком случае, ее “кавалер” на все ее ужимки внимания не обращал. Утыкался длинным носом в стекла шкафов, морщился, приподнимая очки, бормотал.

Его Сигизмунд узнал, хотя и не сразу. Про себя Сигизмунд давно окрестил его “человеком из подворотни”. Он же — Гэндальф из “Сайгона”. Этот человек удачно вписывался в интерьер и контекст утреннего супермаркета, но исключительно хреново — в контекст Эрмитажа. Что-то часто он стал попадаться. Впрочем, Питер — город маленький. Это все так говорят, кроме рабочих и крестьян.

Вертлявую бабенку Сигизмунд видел до этого только один раз — у Аськи из-за шкафа. Вроде, та самая.

Завидев Вику, гротексная парочка устремились к ней. Бабенка с ходу затарахтела:

— Ой, привет! А ты что тут делаешь? Я думала, мы одни такие придурочные — сюда таскаться…

“Человек из подворотни” оторвался от созерцания битых черепков, обернулся и вскричал:

— Виктория! Мать! А ты-то что тут?

И шумно полез целоваться.

К изумлению Сигизмунда, Виктория заплясала, как кобылка-двухлетка, охотно обменялась с человеком размашистым поцелуем.

Сигизмунд ощутил укол ревности.

Церберша наблюдала эту сцену, высунувшись из-за шкафа. На ее лице было написано отвращение. Что за упадок нравов!

“Шведский археолог” что-то втолковывал у дальнего шкафа Ярополку, потыкивая пальцем то в стекло, то себя в зад. Мол, вот так! И вот так! И вот так! Ярополк, слегка надувшись, внимал причудливому деду. За стеклом находился устрашающих размеров ржавый наконечник копья.

Бабенка яростно засверкала очками. Наскочила на Викторию:

— Ты карту эту видела? Нет, ты видела это?