Тристан взял со стола свечу и осторожно зажег ее от факела, висевшего на стене перед входом в комнату. Вернувшись, он встал у изголовья кровати, где спал маленький Мишель, и поднес свечу к лицу мальчика. Зачарованная Катрин опустилась на колени, скрестив руки, как перед святой иконой.

— Боже мой! — шептала она… — Какой он красивый! И… как он похож на него, — добавила она дрожащим голосом.

Так оно и было: у белокурого маленького Мишеля уже сейчас угадывались черты его отца. Круглые розовые щеки, на которые отбрасывали тень длинные загнутые ресницы, были воплощением детской нежности, но плотно сжатые губы превратились в волевую складку.

Сердце Катрин таяло от умиления, но она не осмеливалась притронуться к мальчику. Он был похож на спящего ангелочка, и мать побоялась разбудить его.

Готье, с гордым видом смотревший на ребенка, заметил это.

— Вы можете целовать его, — улыбнулся он. — Когда Малыш спит, даже гром не в состоянии его разбудить.

Она нагнулась и поцеловала сына в лоб. Мишель действительно не проснулся, но его ротик расплылся в улыбке.

— Мой маленький, — шептала Катрин ласково, — мой сыночек!

Она оставалась бы здесь, вот так, стоя на коленях перед спящим сыном, до самого утра, но в соседней комнате послышался кашель. Подскочившая Донасьена поспешила туда.

— Видимо, проснулась мадам Изабелла, — сказал Готье.

— Я иду к матушке, — ответила Катрин. До нее дошли тревожные звуки частого дыхания, прерываемые приступами сухого свистящего кашля. Она побежала в маленькую комнату, похожую на бедную монашью келью. На кровати, стоявшей в углу, лежала Изабелла де Монсальви. Над ней склонилась Донасьена, пытаясь напоить больную теплым чаем, настоянным на травах. Но старая женщина задыхалась и не могла сделать ни глотка. Катрин припала к ее изголовью. Как же постарела и похудела графиня со времени ее отъезда, какой казалась хрупкой! Лишь пересохший рот, жадно хватавший воздух, да лихорадочно блестевшие глаза выделялись на ее бескровном лице.

Донасьена в отчаянии повернулась, чтобы поставить на жаровню чашку с напитком, и увидела Катрин. На ее глаза навернулись слезы.

— Мадам Катрин, — бормотала она. — Слава Господу! Вы вовремя приехали.

Катрин прижала палец к губам, но Донасьена грустно покачала головой.

— Мы можем говорить. Мадам не слышит. У нее такой жар, что разговаривает она только в бреду.

Несколько бессвязных слов слетело с пергаментных губ больной, и среди них потрясенная Катрин разобрала свое имя и имя Арно. Приступ кашля, от которого только что содрогалось тело несчастной женщины, понемногу утих. Лицо Изабеллы стало спокойнее, но дыхание по-прежнему было затрудненным и хриплым, в глазах застыла мольба. Казалось, что в бреду Изабелла испытывала ужасные муки, и Катрин почувствовала себя виновной в ее страданиях. Она осторожно взяла горячую руку, сжимавшую грубое одеяло, и поцеловала, как часто это делала раньше.

— Матушка, — просила она тихо. — Матушка, послушайте, взгляните на меня. Я здесь… рядом с вами. Это я, Катрин, ваша дочь. Катрин…

Что-то ожило в болезненном, помутневшем взгляде больной.

— Ка…трин…

— Да, это я… я здесь.

Графиня повернулась, взгляд стал более осмысленным и остановился на молодой женщине, сжимавшей ее сухие руки.

— Бесполезно, мадам Катрин, — шептала Донасьена озабоченно. — Она в беспамятстве…

— Да нет. Она приходит в себя. Матушка! Взгляните, вы узнаете меня?

Катрин напрягла всю свою волю, пытаясь пробиться к сознанию больной. Если бы она могла поделиться с ней своими силами, перелить их в утомленное тело. Снова Катрин умоляла:

— Посмотрите на меня. Я Катрин, ваша дочь, жена Арно.

Дрожь пробежала по изможденному лицу Изабеллы при упоминании Арно. Взгляд ее просветлел и остановился на озабоченном лице молодой женщины.

— Катрин, — просипела она… — Вы вернулись?

— Да, матушка, я вернулась. Я больше вас не покину… никогда.

Темные глаза больной посмотрели с беспокойством и недоверием:

— Вы… остаетесь? Но… тот молодой человек… Брезе?

— Он принял свои мечты за реальность. Я больше его не увижу. Я — Катрин де Монсальви, и останусь ей. Я жена Арно!

Выражение благодарности и облегчения появилось на лице больной. Рука, державшая руку Катрин, расслабилась, и легкая улыбка тронула ее губы.

— Слава Богу, — вздохнула она. — Я могу спокойно умереть.

Она закрыла глаза на минутку, потом вновь открыла и с нежностью посмотрела на Катрин, знаком попросила наклониться пониже и сказала загадочно:

— Я его видела, вы знаете.

— Кого, мама?

— Его, моего сына. Он пришел ко мне… Он по-прежнему такой же красивый. Да, да! Такой красивый.

Жестокий приступ кашля прервал ее речь. Лицо покраснело, в глазах была мольба. Бедная женщина откинулась назад, борясь с удушьем. Временная передышка кончилась. Донасьена подошла к ней с чашкой.

— Аптекарь говорит, что надо давать пить, когда она кашляет, отвар из мака, мальвы и сушеных фиалок, но это не так-то просто.

С помощью Катрин ей удалось влить в рот больной несколько капель жидкости. Кашель стал не таким мучительным. Понемногу старая дама успокоилась, но глаза не открыла.

— Она, может быть, поспит немного, — прошептала Донасьена. — Идите и вы отдыхать, мадам Катрин, вы же устали после долгого путешествия. Я посмотрю за ней до утра.

— Но вы измучились, Донасьена.

— Я крепкая, — улыбнулась старая крестьянка. — К тому же ваше присутствие придало мне сил.

Кивнув головой в сторону больной, которая действительно засыпала, Катрин спросила:

— Она давно болеет?

— Больше недели. Она хотела идти туда… в Кальве вместе с Фортюна. Больше не могла выдержать разлуки с сыном… Когда же возвращалась, попала под проливной дождь.

Фортюна не мог заставить ее укрыться и переждать. Вернулась промокшая, продрогшая… На следующую ночь у мадам Изабеллы начался сильный жар. С тех пор она и болеет.

Нахмурив брови, Катрин слушала, не прерывая, Донасьену. Ее мучили угрызения совести. Она понимала поступок Изабеллы, которая хотела оградить сына от причиненного ему зла, хотя Арно об этом ничего не знал. Да и как он мог что-нибудь узнать в этой могиле для живых. Все новости разбивались о стены жилища прокаженных, которое и терпели-то только потому, что оно находилось в стороне от остального мира.

— А где Фортюна? — спросила Катрин.

— В эту пятницу, то есть вчера, он как обычно ушел в Кальве. Он не пропустил ни одного раза и ходит туда пешком, — ответил Готье, все это время остававшийся рядом с Мишелем.

— А есть ли у вас продукты, чтобы посылать с ним?

— Нет. Иногда Фортюна несет только маленький каравай хлеба или сыр, а иногда идет с пустыми руками. Обычно он усаживается на пригорке, откуда виден лепрозорий, и часами смотрит… Это странный парень, но, уверяю вас, мадам Катрин, я ни у кого не встречал подобной преданности.

Смущенная Катрин отвернулась, чтобы он не заметил ее покрасневшего лица. Конечно, маленький гасконец преподнес ей хороший урок. Ничто не могло оторвать его от хозяина, которого он не мог забыть. И