невезения невозможно обойти.

– Это еще что за дерьмо? Толпа преградила нам дорогу.

– Демонстрация!

Роже попытался прочесть надпись на транспаранте.

– Освободите… Хосе… Хосе… Фарреса? Что это за чувак?

Машина влилась в людской поток, и я увидел постепенно исчезающее – как бывает во сне – лицо Марлен, одиноко сидящей с рюмкой текилы в руке. Лицо исчезло и больше не появлялось.

– Хосе Фа-мен-нес, – раздраженно прочел наконец Роже. – Чтоб этот тип сдох в тюряге! Твою мать, только этого не хватало! Я обещал Мартин заехать к няне за детьми.

И тут я вспомнил все: политзаключенный, Батист и компания, демонстрации, и не забыть о…

– Роже, моя синяя папка! РОЖЕ! Синяя папка! Папка, Роже, а в ней очень важные бумаги!

– Кажется, когда ты стрелял, рядом с тобой на стойке валялась папка. Думаю, ты там ее и забыл.

На часах 19.45. Батист меня четвертует, если я не верну ему петицию, тем более без обещанной подписи. Марлен быстро потеряет терпение, а судьба вряд ли даст мне еще один шанс. Черт возьми, речь идет о моей жизни!

– Слушай, Роже, это очень важно, пожалуйста, поезжай в тир, найди эту чертову папку и вручи ее человеку по имени Батист. Буду обязан тебе по гроб жизни.

– Не могу. После няни надо еще отогнать машину на радио, а потом мы ждем друзей к ужину в девять вечера.

– Проси все, что ты хочешь!

– Меняю свой ночной эфир в понедельник на твой четырехчасовой по субботам. На весь год!

Я согласился на этот чудовищный шантаж, надеясь попозже уломать его. Он записал номер Батиста, и я стал проталкиваться через это людское болото к бульвару Сен-Жермен. Из громкоговорителя доносился голос Мигеля:

– Надо убедить посла Сан-Лоренцо принять нас!

Издалека я увидел силуэт Жан-Пьера и спрятался за кордоном, охранявшим демонстрацию. На ближайшей улочке я поймал такси и пообещал шоферу королевские чаевые, если он доставит меня в «Палантино» за десять минут. В 20.05 я взялся за ручку двери накуренного и полупустого бара.

Марлен сидела, словно потрясающе красивая актриса, инкогнито забредшая в этот странный бар. Неожиданно на углу красной скатерти перед моими глазами разыгралась вся моя жизнь. Не прошлая, нет, будущая. До самого конца, до последнего вздоха, фильм, в который я вошел, переступив порог этого бара. Ее короткое красное платье, которое я скоро сомну, ее губы, которые произнесут «да», ее глаза – она передаст их нашим детям, ее волосы, которые я увижу седыми. С пылающими щеками я сел напротив нее. Бармен угадал, что мне необходимо, и принес мне рюмку еще до того, как мы успели произнести хоть слово.

– Извините за опоздание. Это все Харрисон Форд. Очень любезный, но жутко болтливый. Пора заняться Хосе Фаменнесом, я только что с демонстрации, там все путем, посол вроде реагирует. Я тут подумал, что мы с вами могли бы обсудить нашу свадьбу, так, по-быстрому, мы могли бы…

– Что?

– Я говорю, что без нас, журналистов, у них ничего не получится, нельзя забывать, что на карту поставлена жизнь человека, что мы одни можем повлиять на общественное мнение. Люди устали от войн и катастроф. Ведь никто во Франции не знает, кто такой Фаменнес. Время не ждет, надо действовать, сначала будет трудно, надо будет снять какую-нибудь не очень дорогую квартирку, с субсидиями для молодоженов мы можем… Я хочу сказать, у нас нет выбора, надо говорить об условиях содержания заключенных в Сан-Фернандо и…

– В Сан-Лоренцо.

– Один черт! Фаменнес умирает за права человека в ужасной камере, а мы погрязли в своем эгоизме!

– Он в «Плазе»?

– Кто?

– Форд. Обычно он останавливается в «Плазе».

– В данный момент он заперся в своем фургоне, и никакими силами его оттуда не выманишь. У Батиста и его приятелей есть способ надавить на посла, мы должны…

– Он все еще с этой своей сценаристкой?

– Кто, Фаменнес?

– Да нет же, Харрисон Форд.

– Вам это интересно?

Вместо ответа она битых полчаса без остановки рассказывала мне биографию и шедевры самого великого актера нашего века, рядом с которым Лоренс Оливье казался просто танцором в кабаре, а Марлон Брандо – избалованным фермером.

– Я влюбилась в него после «Американского граффити». Мои самые любимые герои – это Хан Соло и Индиана Джонс, но вообще-то мне нравятся все его персонажи.

– Вам не кажется, что он немного… ну, другого поколения?

– Харрисон – герой. И зарубите себе на носу, вам несказанно повезло, что вам посчастливилось пообщаться с ним.

В эту минуту влетел Роже.

– Небольшая проблема.

Не успев поинтересоваться, что случилось, я открыл папку, чтобы убедиться, что петиция на месте. Она была там. Мне даже показалось, что листков больше, чем было.

– Я слушал радио, эта история с Сан-Лоренцо наделала шума. Посол согласился перед отлетом принять делегацию от комитета, они говорили о петиции, похоже, что многие хотят ее подписать.

– Отлично, в чем проблема?

– Проблема в том, что ребята из тира посмотрели, что за бумаги в папке. Они сообразили, в чем дело, и выразили свою поддержку Хосе Фаменнесу. Взгляни…

Я не сразу понял, но, вглядевшись, обнаружил что-то вроде мозаики – подписи красной ручкой, вписанные там и сям в оставшиеся пробелы.

– Я разговаривал по телефону с твоим приятелем Батистом, он придушит тебя, если ему придется идти к послу с пустыми руками. Взгляни, и ты поймешь, почему я бы предпочел, чтобы ты отдал ему это сам. Ах да, забыл – Бержерон сказал, что вышвырнет тебя с радио, если ты не принесешь ему интервью с Фордом.