– Мне весь год по меньшей мере два раза в неделю снится один и тот же сон. Мы с моей женой катаемся на американских горках на ярмарке. Я одет как обычно, а на ней свадебное платье. Ей страшно, она кричит, я оборачиваюсь и вижу, что за нами сидят два типа, похожих на клоунов, и они ржут над нами – надо мной и женой. В эту секунду все содрогается, шпалы американских горок разваливаются, все падают в декорации, я тоже ору, еще громче, чем жена. Я просыпаюсь в поту, в полном ужасе. После такого попробуйте-ка снова заснуть. И так уже целый год. Я больше так не могу, и моя жена тоже! Что вы об этом думаете, профессор?

– Так сразу трудно сказать.

– Американские горки? Клоуны? Свадебное платье?.. К чему все это?

– Когда я могу прийти за табличкой?

– Не раньше среды.

– Я дам вам адрес своего коллеги, у меня огромный список.

– Тебе не обязательно меня провожать, Мину.

– Я тебя знаю. Ты найдешь тысячу Предлогов, чтобы не пойти туда.

– Она хочет, чтобы я ходил к ней три раза в неделю, по крайней мере пока. Здесь направо. Ну вот мы и приехали.

– На первых порах я каждый раз буду тебя сопровождать – раз уж наконец-то ты нашел специалиста, который тебе подходит.

– Как хочешь, Мину.

Она останавливается у подъезда, как раз напротив сияющей золотыми буквами таблички «Профессор Гиянкур». Целует меня в лоб.

– Иди, я буду тебя ждать, не бойся.

Я машу ей рукой и вхожу в здание.

– И будь на высоте!

Перепрыгивая через ступеньки, я взбегаю на четвертый этаж. Элизабет слышит мои шаги и раскрывает мне объятия. Мы падаем па пол, сражаемся, чтобы сорвать одежду, катимся до балконной двери, я поднимаю ее и прижимаю спиной к стеклу. Мне хочется овладеть ею тут же, стоя, с видом на небо Парижа.

– А твоя жена точно ни о чем не догадывается?

В последний момент я удерживаю неодолимое желание, чтобы бросить взгляд вниз. Катрин стоит, опершись о капот, и дымит сигаретой.

– Вроде бы нет, радость моя.

До него доносился плач того парнишки из камеры в казарме Е. И пока над тюрьмой плыла эта долгая унылая жалобная нота, сменяющаяся вспышками ярости, Хосе Фаменнес вспоминал о первых минутах в этой дыре. Тогда у него еще были силы плакать. На самом деле слезы – это просто знак того, что он чувствовал себя чуть лучше, словно, после того как уже утонул, вдруг вынырнул – хотя это казалось невозможным, – задыхаясь в водовороте стен. Слезы – это длинная отмель, с которой человека, ухватившегося за цепи откидной койки, незаметно сносит в океан. А потом парнишка умолк. Как и все остальные.

Хосе Фаменнес не мог бы заснуть раньше.

Некоторые встречи никогда не случаются в этом подлунном мире. Страдающий приапизмом никогда не встречает нимфоманку, человек с незапоминающейся внешностью никогда не встречает двойника, о котором ему все твердят, воинствующий атеист никогда не встречает Бога, параноик никогда не встречает ораву шпионов, которые его преследуют, и чиновнику на грани увольнения никогда не встретить своего патрона выходящим из сомнительного заведения.

Забудьте на секунду о том, что я только что наговорил, и представьте себе журналиста на второстепенном парижском радио, у которого даже нет названия, все называют его просто 99.1, даже наша немногочисленная аудитория. Представьте себе меня, Алана Ле Гиррека, прочесывающего город в поисках хоть сколько-нибудь приличного сюжета или обычного интервью, и это будет больше, чем реальность. В реальности же я провожу время, болтая с полузвездами, такими же пустыми, как их еженедельники, и людьми не более талантливыми, чем все остальные, которым и сказать-то нечего. Если подвести итоги нынешнего года, то моими самыми большими удачами были интервью с новой солисткой Crazy Horse Saloon, с венгерским поэтом, который отказывался отвечать на каждый второй вопрос, и с придурком гимнастом, чье имя лучше не упоминать. Теперь можно вернуться к теме невозможных встреч, и вы поймете, что бездарному журналисту вроде меня не остается ничего лучшего, как надеяться на чудо, чтобы получить свои пятнадцать минут славы. Хотите верьте, хотите нет, но мне оказалось достаточно телефонного звонка в нужное время и место, чтобы пресс-секретарь Харрисона Форда вопреки всем ожиданиям выделила мне четверть часа на интервью на съемочной площадке фильма – актер как раз сейчас снимается в Париже. Представляете, интервью у самого Харрисона Форда! Объяснить это невероятное везение просто невозможно, но оно не льстит моему мелкому тщеславию. Наверняка она просто плохо расслышала мою фамилию или перепутала станцию с какой-нибудь другой, но факт тот, что встреча была назначена, и ничто не может мне помешать взять это интервью. Интервью, за которое половина журналистов готовы продать душу. Интервью, благодаря которому вся публика прилипнет к приемникам. На 99.1 это произвело маленькую революцию. Мой шеф г-н Бержерон впервые посмотрел на меня как на профессионала, блестящего, подающего надежды мальчика, который никогда не должен забывать, кто его вывел в люди. Всю ночь я учил наизусть названия фильмов, в которых снимался Форд, пересматривал самые удачные сцены и оттачивал вопросы, казавшиеся мне гораздо менее банальными, чем те, на которые он отвечал до сих пор. Харрисон Форд, безусловно, надолго запомнит нашу встречу, и, может, в следующий свой приезд в Париж он потребует меня лично и никого больше. Мой верный техинженер Роже должен был заехать за мной в 13.00, чтобы через полчаса оказаться на съемочной площадке на бульваре Гренелль – на час раньше встречи, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям. В 12.55 в дверь позвонили. Я пошел открывать, благословляя профессионализм своего коллеги.

Вместо Роже за дверью стояли четверо, трое из которых были мне совершенно не знакомы.

– Привет, Алан. Познакомься: Дидье, Жан-Пьер и Мигель. Можно войти?

Это Батист. Когда-то я брал у него интервью – он хотел создать едкий журнал о парижских буднях. Передача на 99.1 помогла ему организовать подписку, но дальше дело не пошло, несмотря на все его старания. Увидев его в дверях, я подумал, что он все еще одержим своим журналом.

– Слушай, Батист, у меня нет времени. За мной сейчас заедут, у меня очень срочное дело.

– Нет ничего срочнее, чем дело, по которому мы к тебе пришли. Ты журналист, должен понять. Мы члены комитета по поддержке Хосе Фаменнеса.

Он ждал, что моя журналистская жилка дрогнет при звуках этого имени, он произнес его, словно бомбу бросил. Но журналист во мне молчал. Уж не знаю, то ли меня раздражали заявившиеся ко мне незнакомцы, то ли я нервничал перед важным интервью, но только я вполуха слушал грустную историю про политзаключенного, где-то в Южной Америке ожидавшего смертной казни.

– Это может произойти через несколько часов. Мы хотим провести демонстрацию сегодня вечером перед посольством Сан-Лоренцо, нас поддержат, мы не можем оставить его умирать просто так. Мы написали петицию.

И он протянул мне странички, заполненные именами и адресами. Это пробудило во мне воспоминания молодости. В комнате повеяло чем-то серьезным.