постоянно тешил их чудесами, чтобы он учился за них и жил вместо них их жизнями, то в тот день он в одиночестве пошел на пустынную вершину горы, и там он сотворил молитву.

22. И молвил он в своем сердце, Беспредельный Сверкающий Абсолют, если будет на то воля твоя, пусть минет меня чаша сия, позволь мне отказаться от этой невыполнимой задачи. Я не могу жить жизнью даже одного другого человека, однако десятки тысяч молят меня о жизни. Я сожалею, что позволил всему этому случиться. И если будет на то воля твоя, позволь мне вернуться к моим моторам и моим инструментам, и позволь мне жить как все'.

23. И там, на вершине горы, голос сказал ему, и голос тот был ни мужским ни женским, ни громким ни тихим, и голос тот был безгранично добрым. И голос сказал ему: «Да исполнится воля не моя, но твоя. Ибо для тебя твоя воля — это моя воля. Иди своим путем, подобно всем остальным, и будь счастлив на земле».

24. И услыхав это, Мессия обрадовался и, поблагодарив, спустился с горы, напевая незатейливую песенку. А когда толпа окружила его, моля его лечить за нее и учить за нее, и пичкать ее постоянно его пониманием и забавлять ее его чудесами, он, глядя на них, улыбнулся и сказал: «Я ухожу».

25. На мгновение толпа от удивления оцепенела.

26. И сказал он им: «Если человек сказал Богу, что больше всего он желает помочь миру, полному страданий, и неважно какой ценой, и Бог ответил и сказал ему, что он должен сделать, следует ли ему поступить, как ему было сказано?»

27. «Конечно, Учитель!» — закричала толпа. «Ему должно быть приятно испытать даже адские муки, если его об этом попросит Господь!»

28. «И неважно, каковы эти муки и насколько сложна задача?»

29. «Честь быть повешенным, слава быть распятым и сожженным, если о том попросил Господь,» — сказали они.

30. «А что вы сделаете», — сказал Мессия толпе, — 'если Господь обратится прямо к вам и скажет: Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ В ЭТОМ МИРЕ ДО КОНЦА ТВОЕЙ ЖИЗНИ. Что вы тогда сделаете?'

31. И толпа стояла в молчании, ни единого голоса, ни единого звука не было слышно на склонах горы и во всей долине, где они стояли.

32. И Мессия сказал в наступившей тишине: «На пути нашего счастья, да будет так, чтобы нашли мы учение, ради которого выбрали мы именно эту жизнь. Вот что открылось мне сегодня, и решаю я оставить вас, чтобы шли вы своей дорогой, как сами того пожелаете».

33. А он пошел своей дорогой, сквозь толпы, и покинул их, и вернулся в привычный мир людей и машин.

Была уже середина лета, когда я встретил Дональда Шимоду. За четыре года полетов я еще ни разу не видел ни одного пилота, занимающегося тем же, что и я — кочующего с ветром из города в город, чтобы катать пассажиров на стареньком биплане по три доллара за десять минут в воздухе.

Но однажды, пролетая чуть севернее городка Феррис, что в штате Иллинойс, я глянул вниз из моего «Флита», и увидел, что посреди желто-изумрудного поля стоял старый «Трэвэл Эйр 4000», сиявший золотой и белой краской.

У меня вольная жизнь, но бывает одиноко, иногда. Я смотрел на биплан там внизу, и после нескольких секунд раздумий решил, что ничего плохого не случится, если и я там ненадолго приземлюсь. Ручку газа на холостые обороты, руль высоты до отказа вниз, и «Флит» вместе со мной в широком развороте заскользил к земле. Свист ветра в стяжках между крыльями, я люблю этот нежный звук, неторопливое «пок-пок» старого мотора, лениво вращающего пропеллер. Летные очки подняты на лоб, чтобы лучше видеть землю при посадке. Кукурузное поле подобно зеленым джунглям шелестело все ближе, промелькнула изгородь, а затем впереди насколько хватало глаз лишь свежескошенное сено. Руль высоты и поворота на выход из снижения, аккуратное плавное выравнивание над землей, шорох соломы, подминаемой колесами, затем привычный звук удара, и вот они уже грохочут по твердой земле; все медленнее и медленнее, потом опять рев мотора — надо поближе подрулить к другому самолету, и остановка. Убрать газ, выключить зажигание, «клак-клак» — тихо докручивает пропеллер последние обороты и замирает в полнейшем безмолвии июльского дня.

Пилот «Трэвэл Эйр» сидел на траве, привалившись спиной к левому колесу своего самолета, и смотрел на меня. С полминуты я тоже смотрел на него пытаясь разгадать тайну его спокойствия. Я бы не смог быть таким невозмутимым, и просто так сидеть и смотреть, как чей-то самолет приземляется на том же поле и останавливается в десяти метрах от меня. Я кивнул, почему-то сразу почувствовав к нему какую- то симпатию.

«Мне показалось, что вы одиноки», — сказал я.

«Да и вы тоже».

«Не хотел бы беспокоить вас. Если я тут лишний, я полечу своей дорогой».

«Нет. Я ждал тебя».

Тут я улыбнулся. «Прости, что задержался».

«Пустяки».

Я стянул летный шлем, вылез из кабины и спрыгнул на землю. Хорошо размяться после того, как проведешь пару часиков в кабине моего «Флита».

«Ты не против сэндвича с сыром и ветчиной?» — спросил он. «С сыром, ветчиной, а может еще и с муравьем». Ни рукопожатий, ни каких там церемоний знакомства.

На вид он не был слишком уж крепок. Длинные волосы, чернее чем резина на колесе, к которому он привалился спиной. Глаза темные, как у ястреба, такие глаза мне нравятся только у моих друзей, иначе я чувствую себя неуютно. Он напоминал мастера карате, собирающегося продемонстрировать свое бесшумное и неистовое искусство.

Я взял протянутый мне сэндвич и чашку воды из термоса.

«Кстати, кто ты?» — спросил я. «За годы, что я тут катаю фермеров, я еще ни разу не встречал другого такого же как и я бродягу».

«Я, пожалуй, вряд ли способен на что-нибудь еще», — сказал он, и в голосе его не было сожаления. «Был механиком, сварщиком, разбирал трактора; если я остаюсь в одном месте надолго, у меня начинаются неприятности. Поэтому я отремонтировал самолет и теперь тоже занялся этим бизнесом — летать по стране и катать фермеров».

«Слушай, а какие модели тракторов ты разбирал, а?» — я сам еще с детства с ума схожу от дизельных тракторов.

«Д-8» и «Д-9». Но это было недолго, в Огайо'.

«Д-9»! Те, что размером с дом! С двойным редуктором на первой передаче, а они правда могут сдвинуть гору?'

«Чтобы двигать горы есть способы и получше», — сказал он с улыбкой, которая длилась лишь мгновенье.

Я оперся спиной о нижнее крыло его самолета и целую минуту рассматривал его. Игра света… на него было трудно смотреть вблизи. Как будто вокруг его головы мерцал свет, какое-то смутное серебристое сияние.

«Что-то не так?» — спросил он.

«А какие неприятности у тебя начинаются?»

«Да так, ерунда. Просто сейчас мне нравится скитаться, также как и тебе».

Я взял свой сэндвич и обошел вокруг его самолета. Он был выпуска 1928 или 1929 года, но на нем не было ни единой царапины. Заводы не выпускают таких новеньких самолетов как этот, стоявший в поле, среди скошенной травы. На его боках было по меньшей мере двадцать слоев лака, втертого рукой, а краска отражала солнце, словно на фюзеляж было туго натянуто зеркало. «Дон» — выписано золотыми