«Петербургских новостей».

— Потом, потом, вас Борис Александрович разыскивает! — замахала руками секретарша.

— Да что вы? — разыграла удивление Лизавета. — А зачем?

— Не знаю, но срочно!

Лизавета пожала плечами и перешагнула порог редакторского кабинета.

— Здравствуйте!

— Ты меня почему вчера не нашла?

— Я звонила, никто не ответил.

— Что с машиной?

— Оттащили в сервис. Но там говорят, тысячи две надо на ремонт. У меня столько нет. — Неужели весь переполох только из-за покалеченного «Фольксвагена»?

— Ты вот что… Сегодня вы начинаете с сюжета про убийство Айдарова. Хороший сюжет. А потом про вчерашний взрыв тоже дайте что-нибудь. И подборки о преступлениях против журналистов. За год или два.

— Это сегодня во всех газетах!

— Ничего, можно повторить! — Преступления против журналистов с некоторых пор стали пунктиком главного редактора «Новостей». С тех самых «некоторых пор», как его самого подкараулили возле дома и зверски избили парни в черных кожаных куртках.

Следствие тянулось по сей день. Борюсик утверждал, будто крайне заинтересован в том, чтобы преступников нашли и задержали. Но при этом уверял всех, и милицию в том числе, что он понятия не имеет, кому и зачем могло понадобиться такое откровенное нападение на главного редактора «Петербургских новостей». Ему не верили — ни следователи, ни все остальные. И Лизавета не верила.

Но после вчерашнего взрыва «Ленивой Герды» она уже не так однозначно относилась к его «ничего не знаю, ничего не понимаю».

Ведь и Лизавета не знала в точности, кто и зачем прикрепил пластит к днищу ее автомобиля, то есть у нее были предположения. О некоторых она рассказала. Но лишь о некоторых, а не обо всех. Лизавета никому и словечком не обмолвилась о странном исчезновении ее близкого друга Сергея Анатольевича Давыдова. А ведь пластит — это скорее из близкого ему репертуара. Из тех арий, где поют «узи» и падают на пол лондонского ресторана перерезанные автоматными очередями тела российских граждан. Так что нечего на главного пенять, коли сама Мария Магдалина, причем не раскаявшаяся. Может, у Борюсика тоже личные причины молчать.

— В общем, побольше внимания этим темам, а другое можно отложить, — продолжал главный редактор. — А то у вас верстка переполнена. Лекарства там всякие. Это вечная тема. Может и подождать.

Ну вот наконец-то подано основное блюдо.

— Про взрыв мы сюжет сделаем. Непременно. Только тут не все просто. Милиция разрабатывает несколько версий. Одна из них как раз лекарственная. Взрыв может иметь отношение к репортажу Савельева о лекарствах.

— А при чем тут Савельев? — громко задышал Борюсик. — Машина твоя.

— Мы вместе должны были ехать. И Баранович, как оператор. Кстати, у нас запланирован сюжет и о нем, из больницы.

— Это правильно. Хотя мне сказали, что с ним ничего серьезного! — Реплика Борюсика показалась бы циничной любому, кто не работал в «Новостях». Но Лизавета знала, что такое «Новости». Знала, что главный редактор, беспокоящийся о начале выпуска и восклицающий «Ну, слава Богу!», узнав, что есть убойный сюжет об эпидемии дифтерии, вовсе не циник, а замотанный работой человек, и радуется он не самому факту, а тому, что его можно пустить в дело и сделать выпуск динамичным.

Профессионалы знают, что норма — это не новость. Работающий завод, засеянные поля, стабильный рубль не имеют к новостям никакого отношения. Новость — это навязший на зубах у всех студентов журфака человек, укусивший собаку; это — землетрясение, авария, засуха или налет саранчи. Бывают и новости со знаком плюс: родившаяся тройня, удачный запуск космического корабля, окончательно побежденная оспа или клонированные поросята. Все это, в принципе, хорошие новости, хотя могут быть и иные точки зрения. И не вина журналистов, что хорошие новости попадаются им реже, чем плохие. По крайней мере, в России.

— В больнице снимает Катя Петрова. Убийством Айдарова занимается Маневич. А у Савельева репортаж о лекарствах.

— Да объясни ты мне, при чем тут лекарства! — раздраженно повторил Борюсик.

Лизавета посмотрела на часы: десять минут прошло. Савва вот-вот появится. Он не заставил себя ждать. Вошел и, не дожидаясь дополнительных вопросов, протянул боссу текст.

Борюсик читал медленно и внимательно. Потом поднял глаза:

— Насчет «жучка» — это серьезно?

— Еще как! Приобщен к делу.

— И эту версию действительно разрабатывает уголовный розыск?

— Позвоните Коровину, спросите! — ухмыльнулся Савва.

— Не знаю, не знаю… — Борюсик принялся читать текст заново, чего не делал никогда. Лизавета и Савва понимали, что сейчас в сердце босса развернулась война Алой и Белой Розы. С одной стороны, раскрутить дело о злоупотреблениях, которым уже занимаются соответствующие органы и из-за расследования которого пострадали подчиненные ему журналисты, и лестно, и выгодно. Это слава, это успех. В том числе и его успех: каких мастеров вырастил! С другой стороны, Борюсику, видимо, позвонил кто-то с самого верха и просил репортаж о злоупотреблениях в здравоохранении не давать. Но этот «кто- то» и словом не обмолвился об уже начавшемся следствии и о том, что Лизаветину машину могли взорвать, только чтобы не пустить в эфир опасный репортаж.

— Если газеты нас опередят, будет обидно, — сказал Савва, увидев, что Борюсик одолел текст во второй раз.

— Вы знаете, что в Смольном запретили всем участникам медицинского конфликта давать интервью и вообще общаться с прессой? — Главный редактор нахмурился, продолжая высчитывать потери и прибыли от выхода лекарственного сюжета.

— Ну и что? Интервью подлинные. Права общаться с прессой их никто не лишал, за язык никто не тянул. Выполнить или не выполнить губернаторскую просьбу — это по большому счету личное дело каждого. — Лизавета слегка отодвинула кресло от стола для совещаний и закинула ногу на ногу. Она была почти уверена, что этот раунд они выиграли. Борюсик заколебался.

— Да… Пожалуй, да…

— Значит, я пошел монтировать? — подскочил Савва.

— Только отмонтированный материал покажите.

— Один — ноль, — сказал Савва, как только они вышли из кабинета.

— До восьми еще два часа. Матч не окончен, — ответила более опытная Лизавета. Она знала, что выкинуть сюжет из выпуска можно даже во время эфира. Савва тоже об этом знал, но предпочитал верить в лучшее.

«Учиться всегда интересно!» — любила повторять Серегина классная руководительница. Ученики относились к ней, как к полусумасшедшей старухе, хотя ей было сорок или максимум сорок пять. Начитанный Серега всегда считал учительницу литературы фантазеркой. Обыкновенной фантазеркой в самошитом джинсовом сарафане и с допотопным гребнем в гладко зачесанных волосах. Она до полуобморока любила Пушкина, звонко и задорно читала стихи Блока, придумывала нестандартные темы сочинений — «Три дуэли», «Онегин и Печорин — кто умнее?», «Раскольников и революция». Она хотела научить их думать, дружить и любить. Обитателям шахтерского городка, где не зазорно навесить жене или