словами. А «не дергайся» в данном случае, по-моему, значит «не волнуйся».
«Удар отражен блестяще!» — подумал я.
Пошел уже второй месяц пребывания — хотя уместнее, наверно, было бы слово «оккупация», — Маравильи в монастыре. Он редко намекал на те ужасы и ереси, которые обнаруживал в ходе своей ревизии, уединяясь с Филоменой в Административно-отшельническом центре. Казалось, единственное его развлечение — это смотреть чемпионат Италии по футболу в Аббатовой информационно-просмотровой комнате. Удивительно, что он без посторонней помощи научился настраивать спутниковую тарелку на нужную программу; Аббату на это потребовалось три недели.
Мы, монахи, вернулись к аскетической жизни и своим монашеским обязанностям. Во время трапезы Аббат читал нам произведения святого Тада. Он выбирал отрывки, наиболее ярко повествующие о полной самоотречения жизни нашего покровителя. В одной главе, на чтение которой не хватило и двух трапез, говорилось о том, какую соль лучше всего втирать в плоть сразу после самобичевания. (Баварскую.) Другая, содержащая рецепт приготовления тушенки из старых сандалий и конских уздечек, отнюдь не улучшила вкус запеканки с тунцом, приготовленной братом Томом. Между трапезами мы Аббата видели редко. Проводя большую часть времени в своей келье, он искал утешения в трудах Дипака Чопры.
Да и я старался не попадаться на глаза Маравилье. Я сидел за компьютером у себя в кабинете и наблюдал за показателями деятельности Канского фонда, пытаясь сосредоточить внимание на латиноамериканских резервах страховых взносов и двойных опционах на токийское золото. Думать только о работе не удавалось. Я скучал по Филомене. Мы всячески старались сохранять невинные отношения — объятия при луне больше не повторялись, — но за минувший год очень сблизились. Наших совещаний, на которых обсуждались дела Каны, я всегда ждал с радостным нетерпением. Однако после приезда Маравильи мы с ней почти перестали видеться.
Как-то раз, когда мне надоело следить за изменениями курса по срочным сделкам с платиной, я решил немного развлечься, погуляв по Интернету. Я ввел в компьютер команду поиска сайтов, имеющих отношение к святому Тадеушу, и вскоре, как это ни удивительно, оказался в чате, посвященном «De Doloribus Extremis». На экране монитора шла оживленная беседа.
СЕРЖАНТ БОЛЬ: Ты уже прочла главу три, где его связывает стража султана?
ДОЛОРЕС ДОЛОРИБУС: Я БЕЗ УМА от этой сцены. Она так ВОЗБУЖДАЕТ!
СЕРЖАНТ БОЛЬ: Значит, тебе этого хочется.
ДОЛОРЕС ДОЛОРИБУС: Они забыли вставить ему кляп.
СЕРЖАНТ БОЛЬ: Прочти главу двадцать три. Всем кляпам кляп. Три граната!!! Мавры свое дело туго знают.
ДОЛОРЕС ДОЛОРИБУС: Что такое гранат???
ДРЮЧКА-КОЛЮЧКА: Вот тебе определение из толкового словаря: «Плод с красноватой жесткой кожурой и множеством зернышек, содержащихся в сочной красной мякоти с привкусом кислоты».
ДОЛОРЕС ДОЛОРИБУС: Кислоты! Какая прелесть!!!
СЕРЖАНТ БОЛЬ: Неудивительно, что когда его отпустили, он тут же заделался проповедником.
Я тотчас же вышел из этого чата. Мне и в голову не приходило, что у основателя нашего ордена есть такие поклонники. Их дискуссия меня шокировала, однако я и сам порой удивлялся предрасположенности святого Тада к попаданию в неприятные истории.
На вебсайте Ватикана не оказалось никакой информации об «Уффичо дель инвестигационе интерна», но в многоязычном чате под названием alt.rel.rc.vatic.dish я все-таки обнаружил кое-что интересное. Судя по всему, там собирались многочисленные любители посплетничать, не понаслышке знавшие о том, что творится в Ватикане. Насколько я понял, они строили догадки относительного того, кто получит подряд на реконструкцию Кастель-Гандольфо[25]. После того, как они потратили десять минут на бурную дискуссию о реставрации putti[26] в папской трапезной, я ввязался в разговор. Воспользовавшись своим сетевым псевдонимом — Дикобраз, — я написал: «Знаете что-нибудь о монсеньере Маравилье?»
Наступила пауза.
ПАЯЦ: Chi lovuole sapere?[27]
ДИКОБРАЗ: По-английски говорите?
ПАЯЦ: Конечно. Почему вы спрашиваете о монсеньере Маравилье?
ДИКОБРАЗ: Просто из любопытства. Я о нем много слышал.
ПАЯЦ: Монсеньер уехал за границу по делу.
ДИКОБРАЗ: По какому делу?
ПАЯЦ: Маравилья делает все, что прикажет кардинал Блютшпиллер.
КАЛЛИСТУС: Это Папа делает все, что прикажет кардинал Блютшпиллер.
УРБАНО: Кто еще посмел бы требовать сокращения расходов на личные нужды его святейшества!
ДИКОБРАЗ: Вы, наверно, шутите?
УРБАНО: С кардиналом Блютшпиллером шутки плохи. Как по-вашему, почему в Кастель-Гандольфо после реконструкции не будет джакузи? Хотя личный врач его святейшества даже написал письмо, где сказано о необходимости джакузи в лечебных целях.
КАЛЛИСТУС: Помните, что он сказал, когда перевел кардинала Монпелье из Парижа в Кисангани?
ДИКОБРАЗ: Вообще-то нет.
УРБАНО: «Condonant Deus, non Blutsch-piller»[28].
ДИКОБРАЗ: А что там, в Кисангани?
ПАЯЦ: Прокаженные.
УРБАНО: И малярия.
ДИКОБРАЗ: Почему Блютшпиллер назначил своим представителем Маравилью?
БОНИФАЦИЙ: Ему нужен был человек, знакомый с криминальным образом мыслей. Маравилья много повидал на своем веку, прежде чем стать священником.
ДИКОБРАЗ: Чем же он занимался?
БОНИФАЦИЙ: Всем, чем заблагорассудится. Он происходит из миланского рода Маравилья, семьи текстильных магнатов. В журналах постоянно публиковались его фотографии в обществе красивых женщин — Монте-Карло, Лаго-ди-Комо, Позитано, Париж, Нью-Йорк, Палм-Бич. Потом семья разорилась. Управляющий компанией украл 26 миллиардов лир[29], а все остальное проиграл отец, Джанкарло. Тогда повеса сын стал священником и люто возненавидел коррупцию во всех ее проявлениях. Его непримиримость привлекла внимание Блютшпиллера. В душе молодого человека кардинал разглядел задатки Великого инквизитора.
Я услышал, как сзади кто-то негромко спросил:
— Изучаете состояние Фонда страхования от потерь, брат?
Я вздрогнул от неожиданности. Это была Филомена. Она сидела у меня за спиной и внимательно смотрела на экран. Я поспешно отключился от чата.
— Я не слышал, как вы вошли.
— Вы были полностью поглощены разговором. С кем беседовали?
— Точно не знаю. Это какой-то ватиканский чат. Кто бы ни были эти люди, Блютшпиллер их всех до смерти запугал. Даже Папа не может приобрести джакузи без его разрешения. Очевидно, его прихвостень Маравилья разделяет взгляды кардинала в том, что касается милосердия и всепрощения.
— Прихвостень? Это вряд ли.
— Ну, а как прикажете его величать? Лорд верховный палач?
— Я называю его монсеньером.
— Значит, пока еще не по имени? Странно. Вы же столько времени проводите вместе. Похоже, ревизия проходит неплохо.
— Монсеньер — человек, преданный своему делу, настоящий праведник.
