Между тем приближался XIII съезд партии. За несколько дней до его открытия методичная Крупская вскрыла пакет Ленина и прислала ленинскую бомбу («завещание») в ЦК. Когда Мехлис доложил Сталину содержание ленинского письма (где Ленин советовал Сталина снять), Сталин обругал Крупскую последними словами и бросился совещаться с Зиновьевым и Каменевым.
В это время Сталину тройка была ещё очень нужна — сначала надо было добить Троцкого. Но теперь оказалось, что союз с Зиновьевым и Каменевым спасителен и для самого Сталина. Конечно, ещё до этого в тройке было согласие, что на съезде Зиновьев будет снова читать политический отчёт ЦК и таким образом иметь вид лидера партии; даже, чтобы подчеркнуть его вес и значение, тройка решила следующий, XIV съезд, созвать в его вотчине — Ленинграде (потом, с разрывом тройки, это решение было отменено). Но теперь, в связи с завещанием Ленина, главным было согласие Зиновьева и Каменева на то, чтобы Сталин остался генеральным секретарём партии. С поразительной наивностью полагая, что теперь Сталина опасаться нечего, так как завещание Ленина ещё намного уменьшит его вес в партии, они согласились его спасти. За день до съезда, 1 мая 1924 года, был созван экстренный пленум ЦК специально для чтения завещания Ленина.
Пленум происходил в зале заседаний Президиума ВЦИКа. На небольшой низенькой эстраде за председательским столом сидел Каменев и рядом с ним — Зиновьев. Рядом на эстраде стоял столик, за которым сидел я (как всегда, я секретарствовал на пленуме ЦК). Члены ЦК сидели на стульях рядами, лицом к эстраде. Троцкий сидел в третьем ряду у края серединного прохода, около него Пятаков и Радек. Сталин сел справа на борт эстрады лицом к окну и эстраде, так что члены ЦК его лицо видеть не могли, но я его всё время мог очень хорошо наблюдать.
Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина стало мрачным и напряжённым. Согласно заранее выработанному сценарию, слово сейчас же взял Зиновьев.
«Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон. Не раз мы клялись исполнить то, что нам завещал Ильич. И вы прекрасно знаете, что эту клятву мы выполним. Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Все мы были свидетелями нашей общей работы в течение последних месяцев, и, как и я, вы могли с удовлетворением видеть, что то, чего опасался Ильич, не произошло. Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК» (передаю смысл речи).
Конечно, это была неправда. Члены ЦК прекрасно знали, что раскол в ЦК налицо. Все молчали. Зиновьев предложил переизбрать Сталина Генеральным секретарём. Троцкий тоже молчал, но изображал энергичной мимикой своё крайнее презрение ко всей этой комедии.
Каменев со своей стороны убеждал членов ЦК оставить Сталина Генеральным секретарём. Сталин по-прежнему смотрел в окно со сжатыми челюстями и напряжённым лицом. Решалась его судьба.
Так как все молчали, то Каменев предложил решить вопрос голосованием. Кто за то, чтобы оставить товарища Сталина Генеральным секретарём ЦК? Кто против? Кто воздержался? Голосовали простым поднятием рук. Я ходил по рядам и считал голоса, сообщая Каменеву только общий результат. Большинство голосовало за оставление Сталина, против — небольшая группа Троцкого, но было несколько воздержавшихся (занятый подсчётом рук, я даже не заметил, кто именно; очень об этом жалею).
Зиновьев и Каменев выиграли (если б они знали, что им удалось обеспечить пулю в собственный затылок!).
Через полтора года, когда Сталин отстранил Зиновьева и Каменева от власти, Зиновьев, напоминая это заседание Пленума и как ему и Каменеву удалось спасти Сталина от падения в политическое небытие, с горечью сказал: «Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?» Товарищ Сталин вынул трубку изо рта и ответил: «Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь».
Сталин остался Генеральным секретарём. Пленум, кроме того, решил ленинское завещание на съезде не оглашать и текст его делегатам съезда не сообщать, а поручить руководителям делегаций съезда ознакомить с ним делегатов внутри рамок каждой делегации. Это постановление Пленума было средактировано нарочито неясно, так что это позволило руководителям делегаций просто рассказать делегатам о сути ленинского письма и решениях Пленума, без того, чтобы они могли как следует ознакомиться с ленинским текстом.
История коммунистической власти в России так полна лжи и всякого рода фальсификаций, что уже совсем лишнее, когда более или менее добросовестные свидетели (и участники) событий, ошибаясь, ещё запутывают истину былого. В частности, история ленинского завещания и так чрезвычайно запутана. Между тем Троцкий, вообще свидетель достоверный относительно имевших место фактов и дат, со своей стороны совершает грубую ошибку в описании истории завещания.
В своей книге о Сталине, написанной Троцким в последние месяцы его жизни, Троцкий (французский текст книги, страницы 514 — 515), описав заседание Пленума ЦК, на котором было оглашено «завещание», продолжает: «На самом деле завещанию не только не удалось положить конец внутренней борьбе, чего хотел Ленин, оно её в высшей степени усилило. Сталин не мог больше сомневаться, что возвращение Ленина к деятельности означало бы политическую смерть генерального секретаря».
Из этих строк можно только заключить, что Ленин был ещё жив, когда произошло оглашение завещания. А так как завещание было оглашено на предсъездовском пленуме, то, значит, речь идёт о пленуме ЦК 15 апреля 1923 года и о XII съезде, состоявшемся 17 — 25 апреля 1923 года. Между тем, это грубая ошибка. Завещание было прочитано на предсъездовском экстренном пленуме 21 мая 1924 года (XIII съезд происходил 22 — 31 мая 1924 года), то есть через четыре месяца после смерти Ленина. Что ошибается Троцкий, а не я, легко заключить из следующего: описывая пленум и оглашение завещания, Троцкий там же, в книге, ссылается на. меня как на свидетеля и приводит моё описание: «Бажанов, другой бывший секретарь Сталина, описал заседание Центрального Комитета, на котором Каменев прочёл завещание: „Чрезвычайная неловкость парализовала присутствующих. Сталин, сидевший на ступеньке эстрады, чувствовал себя маленьким и жалким. Я внимательно смотрел на него…“ и т. д. Из этих текстов — Троцкого и моего, который цитирует Троцкий, ясно, что и Троцкий и я присутствовали на этом пленуме, я — как секретарь заседания. Но я действительно присутствовал на пленуме ЦК 21 мая 1924 года — в это время я был секретарём Политбюро. И я не мог присутствовать на апрельском пленуме ЦК 1923 года — в это время секретарём Политбюро ещё не был. Следовательно, не подлежит никакому сомнению, что оглашение завещания произошло на пленуме ЦК 21 мая 1924 года, после смерти Ленина, и Троцкий ошибается.
На съезде Зиновьев прочёл политический отчёт ЦК. В самые последние дни перед съездом он просил меня сделать анализ работы Политбюро за истёкший год, чтобы он мог использовать его для своего доклада. Я это проделал, разнеся тысячи постановлений Политбюро по разным категориям и приведя всё это к некоторым выводам (но всё это было очень условно и относительно). Зиновьев мою работу в докладе использовал, но тут же в докладе три раза привёл мою фамилию, ссылаясь на меня и благодаря за проделанную мной работу. У этого была скрытая цель, которую я хорошо понимал.
Я достигал какого-то очень высокого пункта в своей карьере. Я уже говорил, что в первые дни моей работы со Сталиным я всё время ходил к нему за директивами. Вскоре я убедился, что делать это совершенно незачем — всё это его не интересовало. «А как вы думаете, надо сделать? Так? Ага, ну, так и делайте». Я очень быстро к этому привык, видел, что можно прекрасно обойтись без того, чтоб его зря тревожить, и начал проявлять всяческую инициативу. Но дело в том, что руководители ведомств — все члены правительства — были вынуждены всё время обращаться к Сталину или в Политбюро в порядке постановки вопросов, их согласования и т. д. Они скоро привыкли к тому, что обращаться к Сталину лично — безнадёжно. Сталина все эти государственные дела не интересовали, он в них не так уж много и понимал, ими не занимался и ничего, кроме чисто формальных ответов, давать не мог. Если его спрашивали о ходе решения какой-либо проблемы, он равнодушно отвечал: «Ну, что ж, внесите вопрос — обсудим на Политбюро».
Начав вести контроль за исполнением постановлений Политбюро и всё время находясь в контакте (через знаменитую «вертушку») со всеми руководителями ведомств по их проблемам, я очень быстро
