вижу насквозь этого старика… Он первый подложит огонь под свой дом.

С этими словами священник накинул капюшон, открыл дверь и скрылся за стеной дождя.

Некоторое время рыцари молча переглядывались.

— А ты заметил, дорогой брат Зиверт, у святого отца большой горб. От такой поганой рожи, как у него, русским добра ждать нечего. Не хотел бы я быть на их месте… Эй, Якоб, — приказал рыцарь,—сходи посмотри, куда он делся!

Накинув плащ, Якоб нехотя вышел на двор и быстро вернулся:

— Там было три лодки… э… э… Одна двинулась по реке к Дерпту, а две остались здесь. Около лодок какой-то человек. За дождем не видно, кто он.

— Братья, нам надо собираться, — сказал худой рыцарь. — Великий магистр…

— Я не стал бы этого делать, — перебил оруженосец, — ни за какие деньги. Дождь идет как из ведра, ровно через минуту на нас не будет и сухой нитки.

— Ты глуп, Якоб! Лучше промокнуть до костей и потом обсушиться у хорошего огня за кружкой пива, чем испечься в этой проклятой корчме! Тогда, даже если тебя искупают в двойном пиве, тебе будет все равно…

В это время старик эст лежал на полу в своей комнате, прижавшись ухом к потайному отверстию, — он все слышал, что говорилось внизу.

Когда священник вышел из комнаты, Прийду поднял голову.

— Он прав, этот горбатый, — сказал эст вслух. — Мы хотели сжечь этот дом, не дожидаясь праздника. Но аисты еще не покинули своего гнезда на крыше, а причинить вред аистам не велят боги — накликаешь большое несчастье. Но как спасти русских? Им грозит большая опасность. Как предупредить их?

Поднявшись, старый Прийду неслышными шагами стал ходить в раздумье по комнате.

У самого Ладожского озера, там, где Волхов, умерив свой бег, медленно несет мутные воды, хорошо приметен на реке небольшой островок, заросший высокой травой и кустарником. Легкий ветер шевелит сочные травы и зеленые ветви молодых березок, наклонившихся к самой воде. Из кустов дикой смородины и малины, осыпанных спелыми ягодами, разносится веселое разноголосое щебетанье пернатых лакомок. В густом ольшанике огромный лось лениво обкусывает свежие побеги; в тишине звучно раздается похрустывание стеблей на зубах зверя.

Но вот с дальнего берега островка послышался треск ломающихся сухих ветвей. Птицы испуганными стайками поднялись над кустарником, лось перестал жевать, прянул ушами и насторожился.

Шум становился все громче, явственнее; казалось, кто-то пробирается сквозь буйную поросль. Зашевелились кусты орешника, чья-то рука отвела в стороны зеленые ветви — и на берегу у самой воды показался человек.

Путник сел на траву, почти касаясь сапогами воды, и, прикрыв глаза ладонью, огляделся.

Его внимание привлекло небольшое рыбацкое суденышко, на палубе которого хорошо был виден человек, перебиравший сеть.

В лучах яркого полуденного солнца, на воде, вскипавшей вокруг сети, мелькали, будто серебряные иглы, небольшие рыбешки. Изредка человек нагибался, вынимал застрявшую в ячеях рыбу и бросал в корзину.

Несколько чаек, высматривающих добычу, с пронзительными криками кружили над судном.

— Неплох кораблик! — облегченно вздохнув, пробормотал человек, появившийся на берегу. — Как раз впору.

Нагнувшись, он плеснул на красное, потное лицо несколько пригоршней холодной воды, покрутил головой, определяя, откуда дует ветер, посмотрел на короткую полуденную тень, протянувшуюся от небольшой елочки, и поднялся на ноги.

— Э-гей! — воплем разнеслось по реке. — Э-гей! Эй, рыбак! — закричал путник, заметив, что человек на судне оглянулся. — Эй, сюда, человече! — И он замахал руками. — Сюда давай!

— Обожди-и… — донеслось с судна. — Не кричи, друг, на ветер-то, горло простуди-ишь!..

Еще раз призывно махнув рукой, путник уселся на траву к стал стаскивать сапоги, грязные, побитые дальней дорогой. С наслаждением опустив в воду натруженные ноги, он примостился поудобнее, подложил под голову небольшую котомку и бездумно стал смотреть на далекие облака, медленно проплывавшие куда-то нескончаемой вереницей.

Прошло немного времени, и ему стало казаться, что облака спустились совсем низко и окутали белесым туманом все вокруг.

Путник почувствовал страшную усталость — глаза стали смыкаться, отяжелевшая голова упала на грудь, и сон как-то сразу охватил его…

У берега раздались мерные удары весел о воду. Путник вздрогнул.

Открыв глаза, он увидел совсем близко небольшой паузокnote 33, идущий прямо на него. На веслах сидела женщина.

Путнику бросились в глаза золотистые волосы, выбившиеся из-под косынки, и широкая спина с прилипшей к ней мокрой от пота рубахой.

Женщина обернулась, и почти тотчас лодка врезалась в песчаную отмель.

— Прыгай быстрее, — с улыбкой сказала она. — Ты Максима, мужика моего, кликал? Недосуг ему, сети рыба порвала.

Путник не заставил себя ждать. Он мигом уселся в лодку, накренив ее тяжелым телом. Женщина ловко развернула паузок и стрелой помчала его обратно.

«Молодец женка!» — только и успел подумать путник, а уж лодка прижалась к борту рыбацкой соймы.

По приглашению хозяина, молодого дюжего мужика, путник уселся на лавке. Долго сидели молча.

— Говори, зачем пожаловал? — не выдержал хозяин, напрасно прождав первого слова от незнакомца.

— В монастырь Валаамский иду, святым отцам поклониться, — не сразу ответил путник. — Сойму твою хочу откупить, отвезешь ли?

Мужик удивленно смотрел на непрошеного гостя. Добротная одежда, меч у пояса, ножи за голенищами, бахилыnote 34, а особенно квадратное лицо, густо заросшее волосами, с крупным носом, не располагали к доверию. Он много видел странников, пробиравшихся к Валаамским островам, а таких, как этот, видеть не приходилось.

— Ну, говори, согласен? Да что же ты на меня уставился? — насмешливо спросил путник.

— Смиренья в тебе нет, не видывал таких богомольцев. — В глазах мужика сверкнула искра недоверия. — Кабыть не время ряженым быть.

— Смиренья, говоришь, нет. Да ты ведун!.. — И незнакомец расхохотался. — Ну, вот что, друг, — сказал он и вынул длинный кошель: — получай десять талеров. — Путник бросил деньги на стол. — А этих не хочешь, рублями новгородскими дам.