Управляться с прозрачным шаром оказалось куда проще, чем с вертолетом или слидером. Бесплотный голографический пульт позволял делать это любому существу, с любой формой конечностей – точно так же, как полотнища, заменявшие кресла, были рассчитаны на любые телесные очертания, какими могли бы обладать пилоты. Погрузив руки в розоватую мерцающую линзу, Скиф ощутил вначале слабое покалывание в кончиках пальцев, словно к ним прикасалась тысяча острых холодных игл. Для эксперимента он опустил ладони, и покалывание сразу стало сильней; казалось, он пытается гладить растопырившего колючки ежа. Несомненно, то был сигнал – сигнал о том, что двигаться вниз нельзя, ибо аппарат уже и так находится на предельно близкой дистанции к почве.
Когда руки Скифа слегка приподнялись, покалывание холодных иголок исчезло, сменившись ощущением приятного тепла. Шар послушно взмыл вверх, в фиолетовое утреннее небо, и с той же покорностью развернулся, стоило лишь Скифу сделать инстинктивное движение невидимым рулем. Скорость, вероятно, регулировалась усилием мышц; расслабив пальцы или сжав их в кулаки, он мог заставить аппарат лететь медленнее или быстрее. Некоторое время он развлекался, то поднимая шар на высоту трех-четырех километров, то стремительно снижаясь, поворачивая и выделывая в небе акробатические курбеты, потом направил машину на север, резко увеличил скорость и откинулся в своем коконе, положив руки на колени. Если не считать одного раза, до посадки он больше не касался пульта, лишь время от времени поглядывая на яркую искорку, что неуклонно ползла вдоль меридиана. Через полчаса этот светящийся жучок миновал границу между красной и желтой зонами, и Скиф опустил аппарат как можно ниже, чтобы разглядеть поверхность экваториальной равнины. Ее покрывала яично-желтая трава – точно такая же, что росла вокруг токада. Вероятно, на гигантской сфере сархов наблюдались и другие пейзажи, но тут, в мире, кружившем меж серебряной небесной чашей и алым солнцем, были только желтые степи да красные пески – ну и, конечно, развалины древних городов.
Сийя, ласточка, пристыла в своем коконе, но выглядела уже не задумчивой и грустной, а словно бы просветленной; казалось, она пришла к какому-то важному решению, подсказанному здравым разумом или самими Безмолвными. Скиф подозревал, что она посчитала божественным откровением крохотные куумы, розовевшие во мху, у руин заброшенного города, но вот к каким выводам привел ее сей знак? Этого он сказать не мог, но чувствовал, что тревоги и смятение оставили душу его возлюбленной. Она глядела в фиолетовое небо и улыбалась; пальцы ее временами Трогали розовые кисточки, вколотые в пепельный локон у виска.
Что касается Скифовых шефа и компаньона, то они оживленно беседовали, не обращая внимания ни на желтую степь внизу, ни на аметистовые небеса сверху. Сначала, как понял Скиф, у них затеялся спор на самую горячую тему: что же делать с Творцом, когда он будет обнаружен, – жечь или не жечь, распылять или не распылять? Спор был жарким, но кончился ничем, ибо переубедить друг друга спорщики не смогли. Но аргументы Пал Нилыча выглядели, конечно, более вескими, так как он мог доказать свое не одними словами, но и смертоносной дяди Колиной «штучкой».
Наконец спор угас, и звездный странник принялся перетолковывать Сарагосе то немногое, что было поведано Хорчанским о физиологическом строении Бесформенных. Безусловно, им повезло – все-таки Хорчанский являлся врачом и успел рассказать хоть что-то, давая пояснения в привычных терминах. Он не касался внутриклеточной природы метаморфов, но утверждал, что в естественном состоянии они напрочь лишены каких-либо специализированных органов; каждая их частица была почти автономной, заключающей в себе все основные жизненные функции – мышления, питания, деструкции отходов жизнедеятельности, обмена с внешней средой и с другими подобными частицами, слагавшими целостный организм В таком состоянии сархи, как Перворожденные, так и Воплотившиеся, были практически неуязвимы и обладали потрясающей способностью к регенерации; чтобы уничтожить их, надо было сжечь или растворить в кислоте каждую частичку текучей плоти метаморфов.
Эта текучесть и изменчивость позволяли им формировать любые мышечные ткани, любые органы, любую генетическую структуру и гормональный обмен. Овладевая личностью Дающего, к примеру человека, они имитировали человеческую анатомию в мельчайших деталях, вплоть до эндокринной системы и нервных связей в мозгу; у них были легкие, был желудок, было сердце и исправно функционирующий половой аппарат. Правда, ни в одном из похищенных обличий и в своей естественной форме они не обладали способностью к продлению рода и в этом отношении, как предсказывал Джамаль, являлись бесполыми и бесплодными рабочими муравьями. Но эта проблема сархов не волновала, ибо Творец – то ли некий механизм, то ли живое существо – порождал миллионы, десятки и сотни миллионов новых организмов, так что оставалось лишь превратить их в киборгов-аркарбов или в полноценные индивидуальности, подыскав нужное число Дающих Воплотившись и приняв телесный облик человека, шшада или иного создания, они становились уязвимыми. Отказ важного органа, в первую очередь мозга и сердца, парализовал их и, если нарушение являлось серьезным, приводил к гибели. Но раны, не вызывавшие мгновенного паралича, могли быть излечены быстро и эффективно; для этого сарх трансформировался в свое естественное состояние, что автоматически запускало механизм регенерации. Процесс этот, однако, требовал времени, определенных усилий и энергетических затрат.
Скиф заметил, что Сарагоса слушает пояснения Джамаля не слишком внимательно; достав дяди Колину «штучку», он баюкал и покачивал ее в широкой ладони с таким видом, словно вопрос с сархами- двеллерами был уже решен и останки их расы, обращенной в пыль и пепел, находились в сосудах, опечатанных самими Безмолвными. Конечно, в подобном случае все любопытные подробности сархатской физиологии становились фактом прошлого, достоянием истории, биологическим курьезом, который в будущем придется изучать со слов немногих очевидцев, но никак не в натуре. Тем не менее Сарагоса терпеливо дождался, пока звездный странник не закончит излагать все свои гипотезы и домыслы, а потом проворчал:
– Забавно, но не актуально. Не актуально! Вот ты мне другое скажи, князь, насчет Решетки… Мы полагали, что наши сообщения нельзя перехватить, однако Скиф видел здесь такие же устройства – такие же или, не исключено, более мощные. Значит, вся эта шушера, иркоза да оринхо, снимали информацию прямиком с наших Решеток? И тайны Системы – не тайны, а голая задница, выставленная в окно напоказ?
– Не думаю. Нет, не думаю, Нилыч! А думаю я, что связь между Решетками происходит через тайо, значит, в момент контакта оба устройства в каком-то смысле являются одним. Одним целым, понимаешь?
– Хмм… – Сарагоса сосредоточенно насупился. – Нет, не понимаю! Объясни.
– Представь две точки в пространстве, дорогой. Если их соединили каналом в тайо, они сливаются, так? Ты шагаешь в зеленые врата из первой точки и попадаешь во вторую, шагаешь обратно и попадаешь в первую… Но не в какую-нибудь третью или четвертую! Обе точки слились, и разъять их или разветвить канал в тайо нельзя. Таков, я полагаю, принцип врат, и твоя Решетка действует так же, передавая лишь символы, а не что-то более материальное… Словом, не волнуйся, задница ваша прикрыта!
Пал Нилыч машинально ощупал означенную часть тела и рыкнул – невразумительно, но довольно. Затем, сунув дяди Колину «штучку» в карман, признался:
– Промашку мы дали с этой Эгондой. Давно полагалось бы отправить сюда пару надежных ребят, того же Сингапура-покойника с Сентябрем, чтоб обшарили местные подвалы. Глядишь, нашлось бы еще что-нибудь интересное…
– В самом деле, – согласился Джамаль. – Ну и почему ж ты никого не отправил?
– Предчувствие было… Не сказать, чтоб неприятное, однако странное… Глядел я Сингапуров отчет, не единожды глядел, не дважды, и все мне казалось, что хоть Эгонда эта – место безлюдное и безопасное, но соваться сюда не след… Вернее, рано!
– А теперь как? Не рано?
– Теперь – в самый раз! – ответил Сарагоса, хлопнув по карману с дяди Колиной «штучкой».
Все спалит, подумал Скиф. При случае он расспросил шефа насчет коробочки с саламандрой на крышке и убедился, что дядя Коля веников не вяжет. «Штучка» его была не детонатором, а скорее аккумулятором; стоило инициировать ее надлежащей порцией тепла, как начинался стремительный процесс захвата и высвобождения энергии, источник которой мог быть любым – солнечный свет, космические лучи, магнитное поле планеты. В некотором смысле творение старого «механика» походило на
