минимум пятнадцать поколений. Нет, Пол, это давние воспоминания, очень давние. Твой мозг...

Коркоран поднялся, задвинул койку и с досадой махнул рукой:

— Черт с ним, с мозгом! А вот скажи, почему они сгрудились на той проклятой площади? Я понимаю, хотели держаться подальше от зданий, но можно было ведь удрать в поля, в луга, леса — словом, в сельскую местность. Что их на площадь понесло?

Зибель, регистратор и штатный толкователь его Снов, покачал головой:

— Леса, луга, поля... Перед Затмением не осталось таких деталей пейзажа! Город был, город на двух континентах в умеренной зоне, а экваториальный материк засадили травой, чтобы не сдохнуть с голода. Высокая такая трава, с большим содержанием протеинов, сырье для искусственной пищи.

— Откуда ты это знаешь, Клаус? — спросил Коркоран, потом махнул рукой и стал надевать башмаки. — Ну, тебе виднее...

Зибель только загадочно усмехнулся. Ему и правда было виднее. Как офицер Секретной службы ОКС и к тому же доктор психологии и лингвистики Исследовательского корпуса, он занимался проблемой фаата ровно столько лет, сколько Коркоран прожил на свете. Он знал о них все, что удалось извлечь из сообщений Литвина и изучения останков звездолета, из допросов Йо и анатомирования трупов, тех немногих тел, что не были размазаны по переборкам во время катастрофы в Антарктиде. Он даже знал язык фаата и говорил на нем не хуже Коркорана — конечно, если не считать ментальной составляющей. Телепатией Зибель как будто не владел. Хотя, если быть совсем уж честным, Коркоран уверен в этом не был.

— Что тебе снилось, кроме города и гибнущих людей?

— Вера, — ответил он с улыбкой и посмотрел на фотографию. — Вера и мои девчушки. Солнечный день, лесная дорога и глайдер, в котором мы едем. Вера в чем-то сиреневом, под цвет глаз, Любочка и Надюша — в желтых платьицах, словно пара одуванчиков... Но это к делу не относится, Клаус. Это мое.

— Все здесь твое, и все относится к делу, — проворчал Зибель, тоже глядя на снимок. — Сны, что приходят от предков-фаата, — ценная информация, а личное... ну, то, что ты считаешь личным... это признак твоей стабильности. Психической стабильности, я хочу сказать. Любовь к жене и детям, к матери, чувство благодарности и дружбы... — Он поднял лицо к портрету Литвина. — У тебя нормальные сны и нормальные реакции, Пол. Гмм... человеческие, не такие, как у фаата.

Улыбка Коркорана слегка поблекла.

— Спасибо, Клаус, ты меня успокоил — выходит, я все-таки не монстр. Кстати, к тебе я тоже испытываю чувства благодарности и дружбы.

— Айт т'теси, — произнес Зибель на языке фаата. — Я рад.

— Аа-а! Ааа-а!

— Тужься, милая, тужься... вот так... уже головка показалась...

— Ааа-аа!

— Кажется, обойдемся без кесарева, доктор Штрауб.

— Да, доктор Громов. Она худощава, но сложение крепкое. Все же офицер-десантник Космофлота... Сестра, еще салфеток! Сюда и сюда! Сюда, я сказал!

— Аааа!

— Сестра, что у вас руки трясутся? Не видели, как женщины рожают?

— Так — не видела, доктор Штрауб! Чтобы не в воду, не в комплексе КР, без инъекций сталумина, без обезболивания, без...

— Сестра, заткнитесь!

— Ну-ну, Штрауб... Моника права, так уже лет семьдесят не рожают. Если только в Китае или Индии...

— Громов, вы тоже заткнитесь. Вы что же, знаете, как повлияет на младенца сталумин или обезболивающее? На этого младенца? Вы что, подписку не давали? Забыли, чей это мальчик?

— Нормальный парень, по всем показателям внутриутробного исследования.

— Лет через двадцать увидим, нормальный он или нет, коллега. Тужься, милая... немного уже осталось...

— Аа-ааа! Аааа!

— Так, так... еще чуть-чуть... Великолепно! Выскочил, как пробка из бутылки шампанского!

— А-ахх...

— Сестра... Моника, вам говорю!.. Обработайте пуповину, послед на анализ! Громов, вколите ей успокоительного, пусть поспит. Жанна, обмойте ребенка и на весы!

— Н-не надо, доктор... н-не хочу спать... сыночка... дайте м-моего сыночка... а-ахх...

— Ты с ним еще наиграешься, красавица. Спи! Вот так... Жанна, вес!

— Четыре двести, доктор Штрауб. Чудный малыш! Смотрите, улыбается!

— Ну-ну, без сантиментов! Дайте-ка я на него взгляну... Вроде бы самый обычный ребенок... Как вы считаете, доктор Громов?

— Две руки, две ноги, пять пальцев, одна голова и... хмм... все остальное, что мальчику положено... Явно не урод. Я бы даже сказал, симпатичный. Глаза серые, мамины. По-моему, тут от фаата ничего.

— А вы их видели, этих фаата?

— Видел, доктор Штрауб. Трупы — на снимках, а живых — в трансляции с кораблей Тимохина. Глаза у них совсем другие, радужка серебристая и заполняет глазное яблоко, волосы темные и...

— Ну, о волосах тут рано говорить. Внешне все в порядке, но я бы взглянул на внутренние органы.

— Проведем интроспекцию?

— Да, не помешает. Жанна, несите его к установке. Еще один момент, коллеги... сестры и вы, доктор Громов... Напоминаю о подписке, которую дали мы четверо, и о том, что мы не просто медики, а служащие ОКС. Сегодня мы приняли роды у лейтенанта Абигайль Макнил. Отец ребенка — лейтенант Рихард Коркоран, ныне покойный. Это все, что нам надо знать.

— Солнышко мое, родной мой, маленький... — Чмок, чмок, чмок. — Проголодался...

— Поддерживай ему головку, Эби. У тебя хорошее молоко, высокой жирности. Он быстро наедается.

— Да, сестра Жанна. Он прелесть, верно?

— Конечно, девочка, конечно. Чудный малыш! Я знаю, что говорю. У меня трое... трое сыновей и две внучки от старшего.

— И где они?

— Средний служит на «Барракуде», младший — на «Орионе», а старший не пошел в Космофлот. Он художник. Был художником...

— Почему был, сестра Жанна?

— Он погиб, Эби. Недавно... Сам погиб, и его жена, и мои маленькие внучки... прими, Господь, их невинные души... Все погибли, Эби, когда над Льежем взорвался аппарат фаата..

— Не плачьте, сестра Жанна, ну пожайлуста, не плачьте... Смотрите, он вам улыбается... Мой сыночек...

— Павел, он идет к тебе... смотри, как хорошо идет... а теперь к Йо... Ты ведь узнал дядю Павла и тетю Йо, малыш? Узнал, да?

— Та. Тата Паша, тета Е. На вучки! Тета Е!