Губин смотрел только на Таню, все остальное его не касалось.

– Едешь или нет? – повторил он раздраженно.

Танино сердечко непривычно обмирало.

– Гоги зажал денежки. Пусть отдаст – и поедем.

Губин перевел пустой взгляд на хозяина. Гоги его укорил:

– Неучтиво, брат. Я с тобой разговариваю, ты со мной нет.

– Извини, не расслышал. Окажи любезность, рассчитайся с этой женщиной. Я ведь спешу.

С минуту они неотрывно смотрели друг на друга.

Кажется, впервые за весь этот нелегкий для Гоги вечерок радушная улыбка медленно сползла с его лица.

Словно укол, который сделала врач, вдруг перестал действовать и боль вгрызлась в плечо раскаленным сверлом. На этой территории, в этом притоне Меридзе был царьком, но в сложной подпольной иерархии, конечно, стоял неизмеримо ниже Губина, и оба это понимали.

Однако это не давало пришельцу права вести себя с такой подчеркнутой наглостью. Он не должен был ставить Гоги в положение, когда тот мог потерять свое лицо.

Слишком много зрителей с любопытством прислушивалось к их разговору. Гоги был на грани нервного срыва.

Да и то, сначала первобытные степняки с бессмысленной пальбой, потом оборзевший русачок, хамоватый и спесивый, как все Иваны, но у которого в подчинении, увы, целая армия стрелков. Придавить бы гаденыша к ногтю, но как? Нервный срыв мог выйти боком.

– Спешишь? – переспросил Гоги, поднеся стакан к губам. – Как обидно! В кои веки заглянул добрый человек и сразу спешит. Выпей коньяк, Губин, хороший коньяк. Митакса греческий.

У Губина был свой резон: мелких паханчиков всех мастей набилось в Москву, как вшей, со всеми не перетолкуешь.

– Я на режиме, – сказал он. – Не пью и не курю. Гони башли, любезный, и мы отчалим. У тебя тут и без нас хлопот полно.

– – Ты уверен, что я ей должен?

– Это тоже ответ, – Губин обернулся к капитану, который поудобнее передвинулся и расстегнул кобуру. – Не делай глупостей, мент, соплей не расхлебаешь.

Он ухватил Таню за руку и потянул к выходу. Расстроенные нукеры надвинулись ближе. И тут Гоги, посеревший от оскорбления и боли, вдруг принял правильное решение.

– Постой, Таня, – в руке держал неизвестно откуда взявшийся пук ассигнаций. – На, бери! Аванс за завтрашнюю любовь. Гляди не обмани.

Таня приняла деньги, спрятала в сумочку:

– Не обману. Приготовь побольше хлорки.

На крылечке на ступеньках сидел о чем-то задумавшийся Лошаков. Морда у него была, как у утопленника.

– Меня били, Танечка, – пожаловался, он, – но я не знаю, за что.

– Потому и били, что не знаешь.

– Ты ведь меня не бросишь?

– Кто это? – спросил Губин.

– Кавалер мой, профессор математики. Невинная душа.

Губин посадил профессора в машину, пообещав завезти домой. Тронулись. Следом рванули две 'волги' прикрытия.

– Быстро ты обернулся, – проворковала Таня. – Беспокоился, что ли?

Губин не ответил, обратился к Лошакову:

– Каким ветром вас-то сюда занесло, профессор?

Лошаков с наивным рвением ощупал кожаную обивку кресла, колупнул ногтем блестящую крышку пепельницы. Все ему было в диковину. Отозвался невпопад:

– Все-таки хорошо, что у нас демократия. А то разве поездили бы на таких машинах рядовые труженики.

– Профессор у нас герой, – похвалилась Таня. – Белый дом защищал вместе с президентом. Два танка взорвал.

– Зачем же так, Танечка, – мягко возразил Лошаков. – Танки я не взрывал. Это она шутит, молодой человек. Но, разумеется, был там, как каждый порядочный человек… Солнце августа. Всеобщий подъем. Теперь, возможно, все выглядит иначе… Но…

После сегодняшних приключений мысли у него путались, ему вдруг остро захотелось что-то важное объяснить именно вот этому строгому и, похоже, добросердечному, умному молодому мужчине, который вызволил их из беды и теперь катил сквозь ночь в уютной серебряной торпеде. Очень приятно, что у Танечки такие надежные друзья.

– Видите ли, в этой стране ничего нельзя угадать заранее. Наш народ непредсказуем и по большей части, по определению Пушкина, безмолвен, а правители почти всегда оказывались прохвостами. Не захочешь, поверишь, что над Россией рок Господень. Возьмем хоть нынешнее время. Ну кто мог предположить два года назад, что опять восторжествует хам и узурпатор? Иногда хочется плюнуть на все. Уйти отшельником в глушь. Но и это не ново. Не знаю, понимаете ли вы меня?

– Подпольная кличка – Сапер, – сказала Таня. – Вся квартира нашпигована динамитом.

– Вы действительно профессор? – спросил Губин.

– Не похоже? Почему вы спрашиваете?

– Непонятно, как вы могли связаться с такой дрянью.

– Кого вы имеете в виду, простите?

– Вот эту девицу, кого же еще.

Таня подавилась коротким смешком, как карамелькой, а Лошаков задумался.

– Видите ли, я не могу вполне разделить ваше мнение. Танечка бывает злой, взбалмошной, но в ней много хорошего, о чем она, может быть, сама не подозревает.

– Заткнись, кретин! – бросила Таня.

Возле дома Лошакова произошла еще одна неприятная сцена. Профессор вышел, а Губин начал следом выпихивать из машины Француженку, но это ему не удалось. Тогда он сам вылез из машины, обогнул ее и, открыв дверцу, попытался вытянуть Таню за руку и за волосы, но не тут-то было. Она как-то заковыристо переплела ноги и вдобавок уцепилась свободной рукой за баранку. При этом так истошно визжала, пожалуй, весь дом переполошила. Вспыхнуло несколько окон. Губин негромко выругался и с силой захлопнул дверцу. Обернулся к Лошакову:

– Что ж, профессор, придется вам сегодня ночевать одному.

– Вам не кажется, что вы ей что-то повредили?

– Это вряд ли возможно. Спите спокойно. И за Россию не переживайте. Она вполне обойдется без таких печальников, как мы с вами.

Протянутой руки Лошакова он как бы не заметил…

Минут пять ехали молча, потом Губин спросил:

– Тебя куда?

– Руку вывернул, сволочь!

– Я спрашиваю, куда тебя везти?

– И волосы выдрал, гад!

Губин притормозил у тротуара:

– Ну?!

– Я поеду к тебе.

– В самом деле?

Губин открыл дверцу и, высунувшись, поднял вверх кулак – отпустил охрану.

Таня щелкнула зажигалкой, прикурила.

– В следующий раз спрашивай разрешения, – сказал Губин.

– Ага, вот и выдал себя, голубчик. Мечтаешь о следующих разах?