пламенный цвет братоубийства. На благословенных берегах и сказочных плоскогорьях Кавказа не было места, где не лилась бы кровь и не пищал придавленный балкой младенец.

Чума гражданской войны ощерила гнилой зев над многострадальными Грузией, Арменией и Азербайджаном.

Тамошние властители, как их московские подельщики, давно перестали соображать, на каком свете они пируют, хотя некую определенность их замыслам придавала общая; подобная внезапной лихорадке, ненависть к бывшему Старшему брату. Правда, ненависть отчасти была гипнотическая, с уклоном в восточный площадный театр. Когда русский медведь наконец-то ослабел и появилась возможность прокусить ему хотя бы пятку, только ленивый ею не воспользовался. Обыденный грабеж бескрайних российских территорий все чаще принимал формы экзальтического, морального изуверства, и как раз то, что поверженный, оскопленный, с надорванной становой жилой, придурковатый Иван не оказывал никакого сопротивления, а лишь робко жался к Уральскому хребту, добавляло в действия разгоряченных соседей крутую замесь безумия. Меч ислама, ядовитая, отменно намыленная долларовая удавка Запада и самодельный сапожный нож украинского единоплеменника кучно нависли над Россией, и казалось, ей уже неоткуда ждать спасения. Спившийся, утомленный семидесятилетним большевистским игом, русский народец смиренно, радостно приготовился к ритуальному четвертованию, а его многомудрые пастыри озабоченно, как встарь, талдычили о Божием промысле и необходимости внутреннего самосовершенствования, при этом голоса их были почти неразличимы в восторженном клекоте победителей. Конец северного монстра был недалек, но тут произошла небольшая заминка. Точно так, как в стае волков, добивающих матерого оленя, но отвлекшихся на кровь волчонка-подранка, в стане победителей начались собственные яростные междоусобные схватки, и это вдруг отодвинуло окончательное переваривание российского полутрупа на неопределенный срок.

На собравшихся за столом искусный доклад Ивана Емельяновича произвел сильное впечатление.

Сергей Иванович, который на правах хозяина как бы вел совещание, предложил задавать вопросы, но откликнулся только один Вдовкин:

– Вам сколько заплатили за халтурку, господа?

Гости смущенно переглянулись, но Иван Емельянович ответил незамедлительно:

– По тысяче долларов, как договаривались.

Вдовкин хмыкнул:

– Ловко обстряпано. Я бы не дал ни копейки.

– Будешь бузить, Петрович, – заметил сидевший рядом Алеша, – посажу под домашний арест.

Вдовкин виновато на него покосился и набухал очередной фужер пива.

Серго, чинно поблагодарив, отпустил гостей, и дальше беседа пошла в узком семейном кругу. Проблема была понятная: с кавказцами надо срочно разбираться.

В последний год отношения с ними в Москве установились взаимоуважительные, но при таком значительном позиционном перевесе южных группировок хрупкое нынешнее равновесие никого, конечно, не успокаивало.

Достаточно было одной искры, чтобы город взорвался.

Искра могла сверкнуть откуда угодно. Чуть-чуть, к примеру, не полыхнуло после неосмотрительного распоряжения мужественного Лужкова, который кинулся выселять чечню из гостиниц. Однако какая-то умная голова в горах быстро скумекала, что устрашающий указ ничем не грозит синдикатам и предпринят с рекламной целью, чтобы втереть очки дремучему московскому обывателю ввиду возможных выборов.

В принципе вопрос с кавказским нашествием имел два решения. Первое решение хирургическое: мгновенная глобальная акция с налетом на штабы, с физическим устранением полусотни мелких и крупных паханов и всякое такое прочее, иными словами, 'буря в пустыне' в домашнем варианте, которая при удаче могла в одночасье изменить соотношение сил, но влекла за собой неизбежный ответный террор. Само по себе, как заметил Серго, это не так страшно, больно рожи у будущих террористов приметные, да и дома, как известно, стены помогают; но все же продолжительная заваруха дурно отзовется на сотрудничестве с иноземными фирмами, и будет подорвано доверие к русским партнерам, а доверие в бизнесе то же самое, что дрожжи при производстве самогона. Впрочем, сил для мощного превентивного удара, как уверил Башлыков, у них достаточно, засандалить такую акцию он брался в любой момент.

– Собираемся пятый раз, – раздраженно заметил Башлыков, – и все время я повторяю: хватит трепотни.

Надоело! Кавказцы уважают только силу – не мной придумано. А чтобы силу уважали, надо ее показать.

Второе решение было эволюционным: исподволь оно уже осуществлялось. В южные кланы внедрялась агентура, перекупались курьеры и наблюдатели, заключались совместные контракты на поставки сырья, на подставных лиц приобреталась земля и недвижимость в республиках, но то же самое и с таким же тараканьим упорством производила и противная сторона. Такое перетягивание каната грозило затянуться на десятилетия.

Ждали слова Алеши Михайлова, потому что никто больше не сомневался в его праве на власть. Последний сомневающийся – Гоша Пятаков мирно дремал вечным сном под мраморной плитой на Щербинском погосте.

– Действительно, – сказал Алеша, – переливаем из пустого в порожнее, а кавказцы все наглеют. Иногда даже плюют нам в глаза.

– Что ты сам предлагаешь? – хмуро спросил Серго.

– А ты?

– По мне лучше погодить. Над нами не каплет.

– Тебе, Серенький, пора открывать обувную мастерскую на Тверской. Валенки подшивать. Там уж точно тебя никто не тронет.

Серго благоразумно промолчал. Придет час, привычно утешил он себя, и этот валенок я напялю на твою глумливую рожу, скот.

Неожиданно на помощь ему пришел Башлыков:

– Любишь ты, Алексей Петрович, загадки загадывать. Ну ладно, Серго будет валенки подшивать, я – галок стрелять, а ты что? У тебя какие планы? Скажи, если мы в одной упряжке. Мы все же не пешки.

Алеша отпил водицы из хрустального стакана, на его лице сияла обычная ангельская улыбка.

– Проблема, ребятки, вовсе не в кавказцах, – сказал он задумчиво, обращаясь как бы к одному Башлыкову. – Это они на попутном ветре так резво рванули. Ветерок стихнет – и где они? Опять мандаринами на рынке торгуют да гирьки у весов подпиливают. Их сила только в нашем раздоре. А наша слабость еще в том, что мы по-прежнему все через зад делаем. Все нам кажется: замочи часового – тут тебе и вольная волюшка.

– Опять загадки, – вспылил Башлыков. – Уж лучше тогда по домам разойтись.

– Разойдешься, когда прикажут, – урезонил его Михайлов. – Давай Вдовкина послушаем. Он у нас самый образованный.

– Давай послушаем, – не утерпел Серго. – Почем нынче беленькая в ларьках? Пусть расскажет.

Вдовкин был пьян, зол и сосредоточен. На Серго не взглянул. Со смерти Тани прошел год, но не было минутки, чтобы он ее не помнил. Он не верил в загробный мир, поэтому не надеялся ее больше увидеть. Вино приносило забвение, и хотя и несло с собой угрозу слабоумия, зато оно было всегда под рукой, и отвратителен был, в сущности, лишь миг утреннего пробуждения.

Действительность быта абсурдной, полной призраков, но даже в ней выпадали события, которые изумляли Вдовкина. К примеру, поездка в Цюрих или вот эта бандитская сходка, до невероятных совпадений пародирующая научные симпозиумы, на которых когда-то ему доводилось бывать. Тождественность всего сущего внушала пьяному Вдовкину благоговейный трепет. Можно было верить в Бога или не верить, но в нелепых повторениях, в маниакальном блуждании человека по замкнутому кругу совершенно очевидно проявлялась насмешливая воля Творца.

– Михайлов прав, – сказал Вдовкин. – Отдельной чеченской проблемы, или кавказской, или татарской нет в природе. Есть правила игры для бедных и есть правила игры для богатых. Это надо понять. Богатые давно играют на уровне государственных монополий, а мы вертимся внизу среди криминальных