— Я дал волю чувствам, — признался султан, — но как же иначе? Судьба моего царства всегда вызывает у меня тревогу. Я сказал о том, что мы возлюблены Верховным Богом и никогда он не любил нас более, чем в те печальные годы, когда нам пришлось покинуть Долину Орока.

— Но, государь, — робко возразил Деа, — разве тем самым Верховный Бог не наказал все народы?

Глаза султана сверкнули, но он с деланной беззаботностью рассмеялся, подав пример придворным.

— Некоторых он наказал сильнее, чем других, о невежественный мальчик мой! На самом деле Орок проявил несказанное милосердие, ибо хотя и проклял он детей Короса — я говорю об отвратительных ваганах, которые теперь, на счастье, окончательно истреблены в Унанге, нашем царстве, — но преподнес каждому из племен особый дар. Что это были за дары? То были священные Кристаллы богов, призванные оберегать людей в грядущие времена! Но ни один из этих кристаллов не мог сравниться с Кристаллом Терона, величественно горящим жарким алым пламенем.

В это мгновение послышался сдавленный крик. Симонид, уже давно с трудом державшийся на ногах, пошатнулся и упал на пол. Деа бросился было к нему, но султан схватил сына за плечо и не дал подойти к упавшему ничком старику.

Но Симонид приподнялся и продолжил срывающимся голосом вещать:

— Этот кристалл... был доверен древним имамам и должен был оставаться... под их бдительным присмотром! Будь это... вправду так, наши племена... не уклонились бы от пути истинного, как это случилось в Эпоху Осквернения! Увы, печальная судьба ждала этих имамов в то время, когда они пересекали Горы Терона!

То ли это была нелепая случайность, то ли они... и вправду сбились с пути, то ли стали жертвами злого колдовства — этого мы никогда не узнаем. Были о том страшные предания... были и злобные. Одни говорили, будто бы имамы (самые праведные люди нашего племени!) перессорились между собой... и стали драться друг с другом, провинились в таких грехах... как зависть и гордыня, а другие говорили... будто бы могущественный Терон, наблюдавший за ними издалека... объявил их недостойными столь драгоценной ноши. А третьи твердили... будто бы к нашей крови примешалась грязная кровь ваганов, ибо как бы иначе... как бы иначе обрушились на нас все эти страдания?

Старый учитель пытался сказать что-то еще, но начал задыхаться — да к тому же султана снедало нетерпение.

— Истина сокрыта от нас завесой времени — так всегда бывает, когда речь идет о далеком прошлом, — скороговоркой произнес султан. — Достаточно будет сказать, что имамы исчезли, а священный кристалл пропал! Ведь ты это хотел сказать, верно, Симонид?

Старик снова бессильно опустился на пол. В ответ на вопрос владыки послышалось только клокотание мокроты в глотке Симонида.

Султан продолжал:

— Для простолюдинов, пожалуй, эта потеря была не так уж важна, ибо они уже успели погрязнуть в пучине пороков, которые затем овладели ими сполна в Эпоху Осквернения. Но для тех, кто понимал, что происходит, случившееся представлялось ужасной трагедией, а потом оказалось, что это и вправду трагедия. Ну, Симонид?

Старик пробовал подняться. Он неуклюже шевелил своей клюкой, пытаясь зацепиться ею за ковер. Тюрбан в форме языков пламени свалился с его головы и откатился в сторону. На висках у Симонида набухли вены.

— О Великий, — прохрипел он, — ты... глаголешь... истину.

Деа озадаченно переводил взгляд с отца на Симонида и обратно. Впервые в жизни юноше пришла в голову мысль о том, что его отец — безумец, самый настоящий безумец, а не просто хитрый и жестокий человек. Но Деа понимал: если это и вправду так, то безумие уже охватывало и его самого, сжимало так же крепко, как отцовская десница. Перед мысленным взором Деа предстал горящий кристалл, огненные лучи которого пронизывали воздух.

И вдруг Симонид стал ему совершенно безразличен.

— Но государь, неужто кристалл так и не был найден?

— Ха! Ты сообразителен, сын мой. Ты намного догадливее, чем извещали меня о том твои учителя! Но нет. Глаза смертных с тех пор никогда не зрели кристалла — ну, разве что в царстве снов. Сказания повествуют о святых людях, которые даже в Эпоху Осквернения предпринимали поиски сверкающего сокровища, с помощью которого, как они верили, можно было бы вернуть свет истины на наши земли, восстановить правую веру. Увы, даже самых наисвятейших из них постигло горькое разочарование, и с тех пор оно постигало любого, кто бы ни пускался на поиски кристалла. А теперь задумайся, мой сын, о Видении, которое было даровано Пророку. Меша вел свое племя на поиски Пламени, что рвется наружу из недр этих скалистых гор. А где же, о сын мой, имамы безвозвратно утратили кристалл Терона?

Деа вытаращил глаза.

— В этих горах, государь. В Горах Терона.

Султан улыбнулся.

— А теперь задумайся еще лучше! Когда Пророк отыскал Пламя, поклонение Терону распространилось по пределам Унанга подобно волне всепобеждающего пожара. Наша истинная вера была восстановлена, наша судьба решилась. Как бы могло это случиться без кристалла? На протяжении всего моего царствования мудрейшие из моих имамов взирали на Священное Пламя во всей его таинственности, во всем его величии. Вновь и вновь, воспевая хвалы Пророку, я спрашивал у мудрецов, какой источник питает Пламя. Они давали мне один и тот же ответ, да и как мог их ответ быть иным? Ибо кто может сомневаться в том, что Терон, в милости и мудрости своей позаботился о том, чтобы все народы на свете поклонились его могуществу, а также о том, чтобы руки смертных более никогда не прикоснулись к священному символу его могущества!

Деа прошептал:

— Так значит... Пламя... это кристалл?

Султан загадочно улыбнулся, обвел взглядом присмиревших придворных. Мальчик делал успехи. Просто-таки большие успехи.

— Черный. Белый. Желтый. Розовый.

Сынишка Эли Оли Али, лежа на животе в пыли у забора караван-сарая, раскладывал камешки по кучкам. Время от времени он шмыгал носом и утирал сопли кулаком. Он не смотрел ни на ясное небо, ни в сторону моря, ни в ту сторону, где пролегала прибрежная тропа. Он был очень мрачным ребенком, очень худым и грязным, с большими тоскливыми глазами и пухлыми губами. Быть может, отец и дал ему какое-то настоящее имя, но сколько мальчик себя помнил, все называли его Малявкой, а это означало только, что он был маленький. Маленький и слабый.

Малявка насобирал самых красивых камешков, какие только мог найти, и набил ими карманы штанов так, что карманы едва не порвались. Зачем ему понадобились камешки — этого он и сам не знал, не знал и того, зачем теперь раскладывал их кучками. Просто — надо же было хоть чем-то заняться. Он сунул руку в карман и извлек еще пригоршню камней.

— Лиловый. Серый. Красный. Синий.

Со стороны караван-сарая слышалось звяканье кастрюль и визгливые крики. Это мать-Мадана кричала на Амеду. Сначала она обозвала девочку тупицей, лентяйкой, злодейкой и ослушницей, потом велела подмести в трапезной, накрыть столы и принести дров для очага.

Малявка на крики хозяйки караван-сарая внимания не обращал. Он привык к перебранкам. Вот только сегодня утром отец вопил и ругался на чем свет стоит и обещал оторвать Фахе Эджо руки и ноги. А