предстепье, отряд придвинулся к подножию бурой горы.
Эйлаг спал, предоставив охрану звероподобным, всегда голодным псам. Элизбар, Гиви, Матарс и Эрасти, одетые в собачьи шкуры, с мешками, наполненными свежими кусками баранины, пропитанной персидским ядом, привезенным Саакадзе, растаяли в сгущенной тьме.
Отдаленный отрывистый лай — и снова тишина. Легкий свист Георгия — и бесшумные тени ринулись на эйлаг.
Предотвращая тревогу, первые шатры окружали большими группами. Срывая пестрые полотнища шатров, картлийцы набрасывались на спящих. Сонные глаза в ужасе метались от острой стали, судорожные пальцы цеплялись за оружие, хрипло выплевывалась брань. Короткий удар сабель — и брызгала липкая кровь. Связанные казашки с замкнутыми ртами барахтались на паласах.
Уже кровь захлестывала эйлаг, когда вырвавшийся Мамбет-хан пронзительным свистом поднял тревогу. Но взметнулась сабля Элизбара, и срубленная голова хана покатилась по каменным плитам. Около мертвых собак Матарс и Гиви с трудом удерживали ханскую дочь. Даутбек хладнокровно скручивал ей руки.
Запоздалый месяц выглянул из разорванных туч. Ошеломленные казахи ударили в шашки. Жаркая схватка только распаляла ненависть, скрежет окровавленных лезвий суживал круг. У стойл беспокойно ржали кони. Казахов, пытавшихся прорваться из эйлага, приканчивали на месте тайные засады тваладцев.
Ранний рассвет мутно-синим саваном покрыл кривые улички и узкие дворы, заваленные мертвыми собаками и обезглавленными трупами.
Глухо рыдали женщины.
Дружинники спешно седлали коней, вереницами сползали вниз арбы, перегруженные сундуками, коврами, оружием, зерном и кувшинами. На двух арбах, устланных коврами и подушками, лежали раненые грузины. Отряд Даутбека гнал многочисленные отары баранты и крупный рогатый скот.
Утром над опустошенным эйлагом зловеще кружились коршуны.
Саакадзе велел дружинникам посадить связанных казашек на арбы и отправить вперед. Грузины поспешили вскочить на коней. На пиках равнодушно покачивались лиловые головы, предназначенные для подарка царю. Голову Мамбет-хана Элизбар водрузил на свою пику.
Отряд Димитрия, охраняя дорогу, до вечера оставался в засаде, а в сумерках, держа на поводу четырнадцать коней и на пиках столько же голов случайно попавшихся казахов, помчался догонять товарищей.
На последнем переходе Саакадзе распорядился снять с ароб казашек и предоставил дружинникам выбрать себе девушек, детей отделил для продажи в Имерети, а пожилых велел прогнать обратно.
— Тогда зачем столько дней арбы перегружал лишним весом? — изумились тваладцы.
— Решил буйволов наказать, — усмехнулся под дружный хохот Георгий, — а теперь пусть ползут обратно и расскажут эйлагам, как Георгий Саакадзе будет мстить за набеги.
Под смех и жестокие шутки казашки с дикими воплями прижимали к себе плачущих детей.
Папуна, морщась, подошел к Георгию и тихо напомнил о клятве, данной маленькой Тэкле. Саакадзе рассердился за неуместное напоминание.
— Тэкле за будущих разбойников не просила. Нехорошо проявлять слабость, но… пусть забирают девочек, а мальчишек не отдам, пойдут на продажу: незачем врагов растить…
Возбужденный Эрасти нагнал Георгия.
— Господин, Зугзу, ханскую дочь, решили без жребия тебе отдать. Возьми, очень красивая и злая. В Исфахане любят, когда злая.
Эрасти лукаво сверкнул глазами. Расхохотавшись, Саакадзе ударил парня по спине и распорядился пересадить Зугзу на коня. Остальных, не обращая внимания на плач и брань, дружинники по жребию поделили между собою. Только Димитрий плевался. Разве можно хоть полтора часа целовать женщин врагов?
Дато, устраивая на коне красивую казашку, отметил некоторые случаи, когда дочь врага подходит больше, чем дочь друга… Подхваченная шутка долго со смехом пересказывалась на разные лады. Гогоришвили тоже отказался от соблазнительной добычи, хотя и была подходящая, но… против мнения Димитрия идти не хотел.
Базарная площадь, перегруженная живыми волнами, долго не смолкала.
— Георгий обещал богатство, он всегда слово держит.
— Каждую ночь снилась! — кричал кривой Капло, целуя между рогами свою пегую корову.
— Счастливый, твоя обратно пришла, а моих овец не могут найти.
— Всегда недоволен человек: два барана имел, а теперь двадцать два получил, тоже скучает…
— А ты одного хромого буйвола имел и полтора козла, сейчас сразу разбогател, почему не танцуешь?
— Женщинам тоже хорошо, некоторые ничего не имели, теперь по три платья сразу наденут…
— Что платья? Старая Кетеван голову казаха на память выпросила, около буйволятника прибила… Как княгиня ходит.
— Совести нет. Если каждому голову дарить, с чем в Тбилиси поедут?
— У многих совести нет. Вот Кето сверх доли кувшин сыру получила и шелковые шарвари домой взяла…
— Почему на других смотришь? А кто вчера ковер еле дотащил?
— Ковер тащил? Свои имел, собаки отняли, а ты в жизни первый раз серебряным браслетом звенишь…
— Э, э, зачем завидовать? Хорошо получили. Кого Георгий обидел?
— Обидел? Дома доверху наполнил, такое богатство когда видели?
— Некоторые не всему рады: Дарико сына хотела женить, раньше согласен был, сейчас казашку привез, гордым стал: «Подожду пока».
— Конечно, зачем торопиться? Первый раз в Носте пленницы… работать вместо месепе будут… и ночью удобно…
— Стыда не знаете… Молодежь веселится, а наши девушки плачут. Завидуют…
Во дворе Саакадзе толкались старики, шумела молодежь. Советовали, возбужденно говорили о новых жилищах, сараях, о посеве. Бурно радовались решению Саакадзе воздвигнуть вокруг Носте каменную стену со сторожевыми башнями и бойницами. Даже женщины вызвались месить глину, и вскоре под присмотром приехавших из Тбилиси мастеров закипела работа.
Тваладцы, наделенные подарками, оставались в Носте более двух недель, но казахи не пришли. Двадцать дружинников освободил Георгий от работы и выделил в сторожевой отряд. Первый десяток выехал на дальние вершины, откуда зоркие глаза могли бы увидеть приближающихся казахов на конную версту. Через каждые пять дней десятки сменялись. Такой порядок был установлен до возведения крепостных стен; зная за день о приближении казахов, нетрудно было предупредить тваладцев. Такие же меры против врагов установила у себя «Дружина барсов», чтобы по предупреждении быстроконных гонцов идти на помощь друг другу.
Саакадзе, собираясь в Тбилиси, оставил вместо себя Димитрия. И Димитрий уверял: кто бы ни пожаловал, в обиде не будет. Одно омрачило Димитрия: он заметил, как шарахнулась Нино, увидя подъезжающую Зугзу.
Накануне отъезда Георгия в Тбилиси Димитрий долго беседовал с дедом и, нахлобучив папаху, решительно вышел на улицу.
Нино сидела на деревянной тахте. Присланные ковры, одежду и скот она отправила обратно. Не помогли уговоры и ругань выборных.
Саакадзе хмуро заявил:
— Другого от Нино не ждал.
Красивая казашка в доме Саакадзе окончательно сломила Нино. Она целыми днями просиживала с
