князья В. В. и А. В. Голицыны, 1689 г.), сажать в тюрьмы (отец и сын Петр и Иван Толстые, 1727 г.), изгонять из гвардии в армию с теми же чинами (Иван и Федор Остерманы), хотя вина сыновей сановников была весьма сомнительна и в приговоре ее, как правило, не детализировали – сыновья шли как сообщники, причем их наказывали не за вину, а за родство, с целью предупредить на будущее возможную месть.
Так поступили с малолетними детьми А. П. Волынского, которых сослали в 1740 году в Сибирь, видя в них возможных самозванных претендентов на престол – ведь под пыткой у их отца вымучили признание, что он хотел посадить кого-либо из своих детей на русский трон. И хотя Волынский потом от этих показаний отрекался, было поздно. В приговоре подробно описывалось, как надлежит поступить с детьми Волынского: «Детей его сослать в Сибирь в дальние места, дочерей постричь в разных монастырях и настоятельницам иметь за ними наикрепчайший присмотр и никуда их не выпускать, а сына в отдаленное же в Сибири место отдать под присмотр местного командира, а по достижении 15-летнего возраста написать в солдаты вечно в Камчатке».
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
Настоящей расправой с целым родом можно назвать то, что в 1730-х годах сделали власти с князьями Долгорукими. В 1730 году, после опалы и ссылки всей семьи князя А. Г. Долгорукого в Сибирь, удар был нанесен и по его братьям: Сергея и Ивана послали в ссылку, одного – в Ранненбург, другого – в Пустозерск, третьего же брата, Александра, отправили служить во флот на Каспий, а сестру А. Г. Долгорукого заточили в Нижнем Новгороде в монастырь. Еще более сурово поступили в 1739 году с сыновьями А. Г. Долгорукого, младшими братьями князя Ивана Долгорукого, которые выросли в сибирской ссылке. После жестоких розысков в Тобольске их приговорили: Николая, «урезав язык», – к каторге в Охотске, Алексея – к ссылке пожизненно на Камчатку простым матросом; Александра – к наказанию кнутом. Княжны Екатерина, Елена и Анна Алексеевны Долгорукие – сестры И. А. Долгорукого – в 1740 году были высланы под конвоем в Сибирь в распоряжение митрополита Сибирского, которому предписывалось назначить монастыри и «в тех монастырях по обыкновению постричь их в монахини».
С 1720-х годов женам и детям стали чаще, чем раньше, предоставлять выбор: сопровождать в ссылку мужа или отца либо остаться дома. В 1727 году правом не ехать в Сибирь за ссыльным мужем графом Санти воспользовалась его жена. В 1733 году решением Синода жена сосланного в Сибирь князя Юрия Долгорукого Марфа была разведена с преступником и тогда же просила вернуть ей часть отписанных у мужа вотчин. Но подобные случаи кажутся исключениями из общих правил. Для простолюдинов выбора ехать или не ехать попросту не было – жены обычно следовали за своим сосланным мужем по этапам, а в местах ссылки и каторги даже селились вместе с преступниками в общих казармах или в особых избах внутри острога. Для женщины же света отказаться от мужа означало обречь себя на муки совести, упреки окружающих, которые, несомненно, осудили бы ее за такой поступок. Христианская этика требовала, чтобы жена разделила участь мужа. И все же добровольное согласие последовать за ссыльным становилось подвигом, выразительным актом самопожертвования.
Самой известной из добровольных ссыльных стала 14-летняя графиня Наталья Борисовна Долгорукая, дочь фельдмаршала Б. П. Шереметева, которая весной 1730 года отказалась вернуть обручальное кольцо своему жениху князю И. А. Долгорукому после того, как его и всю семью Долгоруких подвергли опале. Вопреки советам родственников она обвенчалась с суженым в сельской церкви и отправилась за мужем сначала в дальнюю деревню, а потом и в Сибирь. Позже, в «Собственноручных записках», она писала: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честная ли эта совесть, когда он был велик, так я с радостию за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласитца не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участие в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб севодни любить одново, а завтре другова. В нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась для чево я за нево пошла». Факты, известные нам из жизни семьи Долгоруких, позволяют утверждать, что сказанное Н. Б. Долгорукой в ее мемуарах – не просто красивая фраза, она действительно стойко несла свой крест жены ссыльного.
Неудивительна и та сцена, которую увидел князь Я. П. Шаховской, когда пришел исполнить императорский указ о ссылке бывшего фельдмаршала Миниха в Сибирь. Возле казармы Петропавловской крепости, где сидел Миних, он застал супругу Миниха графиню Барбару-Элеонору, урожденную баронессу фон Мольцан, которая «в дорожном платье и капоре, держа в руке чайник с прибором, в постоянном (т. е. спокойном. – Е. А.) виде, скрывая смятение духа, была уже готова». Так же поступили и жены Остермана, Левенвольде, Менгдена, которым, как и жене Михаила Головкина – статс-даме двора, был объявлен указ императрицы «ежели хотят, то могут с ними (мужьями. – Е. А.) ехать на житье в назначенные им места, кои… охотно с мужьями и поехали». В 1753 году освобожденная из крепости графиня Лесток добровольно поехала к мужу в Устюг Великий и провела в ссылке вместе с ним почти десять лет.
Жена Григория Винского, преследуемая выбежавшими за ней из дома родственниками, буквально впрыгнула на ходу в кибитку мужа – его увозили из Петербурга в вечную оренбургскую ссылку. Эта 16- летняя женщина была к тому времени беременна. Власти не ставили препятствий и сестре покойной жены Радищева, когда она захотела вместе с племянниками приехать к ссыльному в Илимск. Потом ей, как уже сказано, разрешили выйти замуж за автора злосчастного «Путешествия».
Известен единственный случай, когда за ссыльной женой добровольно последовал ее муж. Это произошло в 1743 году. За привлеченной по делу Лопухиных фрейлиной Софьей Лилиенфельд поехал в Сибирь ее муж – камергер Карл Лилиенфельд с двумя малолетними детьми. Ранее, во время следствия по делу жены, он добровольно сидел с ней в Петропавловской крепости.
По доброй воле за ссыльным вельможей могли ехать его дальние родственники и вольнонаемные слуги. Не отписанных в казну дворовых и крепостных, естественно, никто не спрашивал – их судьбу определял господин. Согласие свободного человека сопровождать ссыльного или каторжного лишало его прав на возвращение по своей воле, хотя преступником он при этом и не считался. Лишь смерть ссыльного почти наверняка означала освобождение от ссылки его родственников и слуг. Как только в июне 1714 года Петр I получил известие о смерти князя В. В. Голицына, он сразу же распорядился вернуть из ссылки его вдову и сына. Так же быстро освободили из Березова Александра и Александру – сына и дочь Меншикова, а потом вдову и детей казненного князя И. А. Долгорукого – Н. Б. Долгорукую с сыновьями Михаилом и Дмитрием. Но и тут бывали исключения. Вдова умершего в Березове в 1747 году Остермана, Марфа Ивановна, получила свободу лишь в 1749 году, да и то, по-видимому, с условием пострижения ее в монастыре.
Особой и совершенно несчастной была судьба приближенных Брауншвейгской фамилии. Как известно, в 1744 году бывшего императора Ивана Антоновича и его родителей вывезли из Ранненбурга в Холмогоры. В Ранненбурге были оставлены, как уже сказано выше, только некоторые из членов свиты: фрейлина Юлия Менгден, полковник Гаймбургер и другие. Никакой вины за ними не числилось, и тем не менее их продержали под арестом 18 лет! И лишь в 1762 году Екатерина II распорядилась освободить Юлию Менгден «от долголетняго ея страдания».
Охрана терпела нужду и тяготы ссылки вместе со ссыльными. В XVIII веке начальником конвоя, а потом охраны на месте ссылки обычно назначали офицера гвардии. Предстоящая дальняя командировка мало радовала служилого человека. Граф Гордт, попавший в Петропавловскую крепость в конце 1750-х годов, пишет, что офицер, доставивший его в крепость, прежде такой оживленный и разговорчивый, стал вдруг печален и на участливый вопрос узника «чистосердечно признался мне, что, судя по всем признакам, участь моя должна решиться секретною ссылкою в Сибирь и что по обыкновению стража, отряжаемая к заключенным, должна следовать за ними и вместе с ними жить среди мрака и нищеты».
Начальник охраны Санти в Усть-Вилюйске подпрапорщик Вельский сообщал в 1738 году начальству об ужасных условиях их жизни: «А живем мы – он, Сантий, я и караульные солдаты в самом пустынном краю, а жилья и строения никакого там нет, кроме одной холодной юрты, да и та ветхая, а находимся с ним, Сантием, во всеконечной нужде: печки у нас нет и в зимнее холодное время еле-еле остаемся живы от
