никому делать было неповадно» и т. д.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1732 году руководитель Московской конторы Тайной канцелярии запрашивал Петербург о том, как наказывать преступников, приговоренных к битью кнутом: «Перед окнами на улице чинить или ж так, как ныне чинитца, внутрь двора?» Тайная канцелярия распорядилась: «Велеть виновным колодникам наказанье чинить перед канцеляриею публично, а не внутрь двора, дабы, на то смотря, другие продерзостей чинить не дерзали».
Что публичные казни воспитывают, считали почти все люди XV1I1 века. Когда помещик и автор мемуаров Андрей Болотов поймал и с помощью пытки уличил деревенских воров, то устроил им показательную казнь, причем порка сочеталась с позорящими наказаниями: «Желая всему селу показать, как наказываются воры, велел их, раздев донага, вымазать всех дегтем и водить с процессиею по всем улицам села, и всем жителям, выгнанным из изб для смотрения перед вороты, кричать, чтоб смотрели они, как наказываются воры, и что со всеми другими поступлено будет так же, кто изобличится хотя в малейшем воровстве. Маленьких же ребятишек велено всех согнать к мосту и в то время, когда поведут воров через оный, велел заставлять кричать: 'Воры! Воры!' и кидать в них грязью, а потом, собрав всех крестьян, торжественно им сказал…», и далее следует речь помещика, обещавшего всему селу еще большие неприятности в случае повторения преступлений. В итоге, пишет Болотов, результат оказался волшебный: «Все крестьяне… ровно как переродились, и помянутое образцовое наказание отстращало их от всех прежних шалостей», и всюду стало «смирно и безопасно».
Чтобы чиновники боялись воровать, перед приказными палатами провинциальных городов, на площади у приказов в Кремле, перед канцеляриями на Троицкой площади и коллегиями на Васильевском острове в Петербурге регулярно пороли канцеляристов. Неслучайно тело казненного в 1721 году губернатора-вора князя Матвея Гагарина несколько месяцев висело именно перед зданием коллегий, чтобы каждый чиновник, взглянув в окно, видел, что его ожидает, если он будет вести себя подобным образом.
После подавления восстания Пугачева в Оренбургской губернии, в десятках сел и деревень, жители которых примкнули к бунтовщикам, участвовали в погромах и убийствах помещиков и священников или не оказали пугачевцам должного сопротивления, были поставлены «глаголи» – виселицы в виде столба с перекладиной (буквой «Г»). На них не было висельников, но сделано это было «в страх, на будущее время». Для воспитания в народе уважения к закону власти устраивали массовые публичные порки.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1752 году на Полотняном заводе А. А. Гончарова пороли в один день 270 взбунтовавшихся против хозяина работных людей: 91 человека из них били кнутами, а 179 человек – плетьми и кошками. Делать это предписывалось «при публикации с барабанным боем, в собрании народа». Такой же экзекуции подверглись не только 215 крестьян из владения Н. Н. Демидова, но и женщины – жены и сестры демидовских мужиков. Происходили эти массовые избиения в людных местах – на торговой площади Калуги, «при большой Московской дороге», на помещичьем дворе.
В разгар восстания Емельяна Пугачева в 1774 году, когда власти опасались, что он может двинуться на Москву, в древней столице был публично казнен один из «воевод» Пугачева – Белобородое. Казнь эта была совершена специально «в страх бездельникам», причем императрица Екатерина II, несмотря на свою гуманность, не возражала против показательной казни Белобородова. Главнокомандующий Москвы князь М. Н. Волконский 6 сентября 1774 года рапортовал государыне: «Вчерашнего числа вору Белобородову, из Казани присланному, учинена смертная казнь отсечением головы при многих тысячах смотрителей, не только городовых жителей, но и поселян, ибо я приноровил сию экзекуцию в торговый день, то многое число крестьян, на торг приехавших, в числе смотрителей были. И так повсюду слух скоро разнесется, и я надеюсь, всемилостивейшая государыня, что сей страх хороший в черни эффект сделает. Впрочем, здесь все тихо и спокойно, и болтанья гораздо меньше стало».
О предстоящей казни власти оповещали заранее. По улицам с барабанами ходили глашатаи и зачитывали указ, священники делали это в церквях перед службой. Знатным горожанам через полицию посылали «повестку» или устно извещали их о предстоящем «позорище». Впрочем, на казнь знаменитого преступника незачем было сгонять зрителей – они сами загодя спешили на экзекуцию. Публичная казнь становилась незаурядным, запоминающимся событием в жизни людей. Они с нетерпением ждали казнь, о ней задолго говорили по всей столице. И. И. Дмитриев – свидетель казни Емельяна Пугачева – вспоминал: «В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидаемом позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей, но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтоб мы ни на шаг от него не отходили».
Казни собирали огромное число зрителей – тысячи горожан, жителей окрестных деревень съезжались на площадь задолго до экзекуции. О том, что пустырь у Москвы-реки, где казнили Степана Разина (Болото), был переполнен, пишут современники-иностранцы. Очевидец казни 17 октября 1768 года знаменитой Салтычихи и ее сообщников сообщал в письме своему адресату: «Что ж надлежит до народу, то не можно поверить, сколько было оного: почти ни одного места не осталось на всех лавочках, на площади, крышах, где бы людей не было, а карет и других возков несказанное множество, так, что многих передавили, и карет переломали довольно».
О том же пишет зритель казни Пугачева Андрей Болотов: «Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на нее, от Каменного моста, установленную бесчисленным множеством народа». Другой очевидец, Дмитриев, дополняет: «Позади фронта (стоявших вокруг эшафота полков. – Е. А.) все пространство Болота… все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон ее усеяны были людьми обоего пола и различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки карет и колясок. Вдруг все восколебалось и с шумом заговорило: 'Везут! Везут!..'»
Люди устремлялись на площадь, протискивались к эшафоту совсем не потому, что стремились получить, как думала власть, «урок на будущее». Ими двигало любопытство. Так же их привлекали всякие церемонии и шествия – парады, коронации, фейерверки, запуск воздушного шара. Валом валили люди в балаганы на Масленице, заполняли пять тысяч мест (!) в оперном театре времен Елизаветы Петровны, чтобы насладиться волшебным зрелищем – в их повседневной, серой жизни развлечений было так мало.
Часами, на морозе, под дождем люди ждали выноса гроба какого-нибудь знаменитого покойника, рискуя жизнью, толпились на улицах во время бунтов, мешали пожарным подойти к горящему дому. Во время восстания декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года картечь артиллерии правительственных войск сбила с крыш и заборов зевак не меньше, чем убила мятежников, стоявших на площади в каре, не говоря уж о том, что верным Николаю 1 артиллеристам было трудно протащить к месту событий пушки из-за толп народа, заполнивших «партер». Так было всегда. Вспоминаются телевизионные репортажи об обстрелах «Белого дома» в Москве в октябре 1993 года, когда несметные толпы зевак на крышах высотных зданий и улицах – зрители очередной исторической драмы России – бесстрашно стояли под автоматным огнем.
Процессия с преступником, которая направлялась к эшафоту, составляла важную часть ритуала публичной казни. Вначале знаменитого «злодея» торжественно ввозили в город. До наших дней дошло описание въезда в Москву Степана Разина. «Злодей» стоял на большом движущемся помосте с виселицей, к которой он был прикован. Подобным же образом ввозили в Москву в 1696 году голландца Якоба Янсена, который перебежал под Азовом к туркам, а потом ими был выдан русским. При этом на всеобщее обозрение были выставлены орудия пыток, которыми его предстояло мучить перед казнью. Примечательно, что позорная колесница Янсена шла в общем торжественном праздничном шествии победителей турок под Азовом.
