– Нехорошо получается, – сказала Эмма. – Шарль волноваться будет.

– Положись на меня, малышка, – сказал Кугельмас. Он был бледен и весь в поту. Еще раз поцеловав ее, он вскочил в лифт, поорал на Перски по автомату из вестибюля гостиницы и едва успел домой к полуночи.

– Послушать Попкина, так цены на картофель в Кракове не были так стабильны

с семьдесят первого года, – сказал он Дафне и, выдавив улыбку, полез в постель.

И так всю неделю.

В пятницу вечером Кугельмас оповестил Дафну о еще одном симпозиуме, который ему никак нельзя пропустить; на этот раз в Сиракузах. Бросился опять в «Плазу», но второй уикэнд ни в какое сравнение не шел с первым.

– Пусти меня обратно в роман, а нет – так женись, – потребовала Эмма. – А пока я хочу устроиться работать или учиться, потому что сидеть у телевизора весь день – это спятить можно.

– Отлично. Твой заработок придется кстати, – парировал Кугельмас. – Ты тут на одной доставке еды в номер в два раза больше собственного веса потребляешь.

– Я вчера в Сентрал-парке познакомилась с одним продюсером, так он сказал, что, возможно, я пригожусь для той постановки, что у них сейчас в работе, – сказала Эмма.

– Что еще за прохвост? – насторожился Кугельмас.

– Он не прохвост. Он вежливый, и добрый, и симпатичный, его зовут Джеф там какой-то, и скоро он должен получить Оскара.

В тот же вечер Кугельмас появился у Перски пьяным.

– Не надо так напрягаться, – сказал ему Перски. – Вон сосудики-то как выступили!

– «Не напрягаться»! Он еще мне говорит не напрягаться! У меня в гостиничном номере героиня романа сидит, да жена уже, небось, с собаками выслеживает!

– О'кей, о'кей! Все понимаю! – Перски заполз под сундук и принялся обо что-то грохать здоровенным разводным ключом.

– Меня обложили, как волка, – не унимался Кугельмас. – По городу хожу, озираясь, а с Эммой мы друг у друга сидим уже во где! Не говоря о том, что счет в отеле начинает смахивать на военный бюджет.

– Ну, а я-то что могу сделать? Магия это уж такая вещь. Все неуловимо, все тонко.

– Тонко! Ччерт. Эта мартышка у меня питается шампанским «Дом Периньон» и черной икоркой, да плюс ее наряды, да плюс записалась тут по соседству в любительский театр, и ей подавай теперь услуги фотографа-профессионала! Потом, слушайте, Перски, профессор Фивиш Копкинд, который у нас сравнительную литературу преподает, – он давно под меня копает, – узнал меня в спорадически появляющемся персонаже флоберовской книжицы. Пригрозил рассказать жене. Опять алименты! Да что там – крах, тюрьма! За измену с госпожой Бовари меня жена по миру пустит.

– И что я могу на это сказать? Я работаю день и ночь. А насчет ваших личных заморочек – тут я вам ничем помочь не в силах. Я все-таки волшебник, не врач.

К вечеру в воскресенье Эмма заперлась в ванной и, как ни взывал Кугельмас, не откликалась. Кугельмас стоял у окна, вперив взгляд в стену небоскреба напротив, и замышлял самоубийство. Жаль, что этаж невысокий, думал он, а то бы прямо сейчас. А может, сбежать в Европу и начать жизнь сначала?.. Сумел бы я, интересно, торговать газетами?

Зазвонил телефон. Кугельмас машинально прижал к уху трубку.

– Волоките ее сюда, – сказал Перски. – Похоже, я тараканов повыловил.

Сердце Кугельмаса подпрыгнуло.

– Вы серьезно? – воспрянул он. – Все починили?

– Там было что-то с трансмиссией. Ваш

ход.

– Перски, вы гений! Будем через минуту.

Меньше чем через минуту!

Снова любовники понеслись к дому волшебника, и снова Эмма Бовари со своими свертками забралась в сундук. На сей раз обошлось без поцелуев. Перски захлопнул крышку, набрал в легкие воздуха и постучал три раза. Раздался многообещающий хлопок, и когда Перски заглянул внутрь, ящик был пуст. Госпожа Бовари была у себя в романе. Кугельмас вздохнул полной грудью и бросился трясти руку волшебника.

– Все! – сказал он. – Я этот урок запомню. Больше никаких шашней, ни-ни! – Он еще раз тряхнул руку Перски и про себя решил послать ему в подарок галстук.

Три недели спустя, чудесным весенним вечерком, Перски открыл на звонок дверь квартиры. Перед ним стоял Кугельмас, на лице у которого было написано смущение.

– А, Кугельмас, – проговорил волшебник. – Куда теперь отправить?

– Последний разик, – сказал Кугельмас. – Погода такая прелесть, а я ведь не молодею. Слушайте, вы читали «Жалобу Портного»? Обезьянку[43] помните?

– Такса теперь двадцать пять долларов, поскольку стоимость жизни подскочила, но вас я для разгона разочек бесплатно прокачу: уж вы от меня натерпелись, компенсировать надо.

– Вы добрый человек, – сказал Кугельмас, причесывая свои последние три волосинки, перед тем как снова залезть в сундук. – А сработает?

– Будем надеяться. Правда, с тех пор, как у нас эта катавасия приключилась, системой пользовались мало.

– Секс и романтика, – донесся голос Кугельмаса из сундука. – На что не пойдешь ради смазливой мордашки.

Перски вбросил в сундук экземпляр «Жалобы Портного» и стукнул три раза по крышке.

На сей раз вместо хлопка послышался приглушенный взрыв, потом несколько раз что-то треснуло и дождем посыпались искры. Перски отпрянул, схватился за сердце и упал замертво. Сундук охватило пламя, и в конце концов сгорел весь дом.

О катастрофе Кугельмас ничего не ведал, но ему и своих забот хватало. Его зашвырнуло не только не в «Жалобу Портного», но и вообще не в роман. Кугельмас транспортировался в старый учебник испанского и теперь из последних сил бежал по каменистой выжженной равнине, спасаясь от слова tener[44], причем этот неправильный глагол, ухватистый и волосатый, скакал за Кугельмасом на своих тонких членистых ногах.

Действие пьесы разворачивается в спальне принадлежащего Нату Акерману двухэтажного дома, расположенного где-то в Кью-Гарденз. Все стены в коврах. Просторная двуспальная кровать и немалых размеров туалетный столик. Изысканная мебель, шторы, на стенных коврах – несколько живописных полотен и довольно несимпатичный барометр. При открытии занавеса звучит негромкая мелодия – это основная музыкальная тема спектакля. Нат Акерман, лысый, пузатенький пятидесятисемилетний производитель готового платья, лежит на кровати, дочитывая завтрашний номер «Дейли Ньюс». Нат в халате и шлепанцах, газету освещает лампочка в белом металлическом абажуре, прикрепленная зажимом к спинке в изголовье кровати. Время близится к полуночи. Внезапно раздается какой-то шум, Нат садится в кровати и поворачивается к окну.

Н а т. Какого черта?

В окне, неуклюже корячась, возникает мрачная личность. На незнакомце черный плащ с клобуком и черный, в обтяжку костюм. Клобук покрывает голову, оставляя открытым лицо – лицо пожилого человека, но

совершенно белое. Внешне он немного смахивает на Ната. Громко пыхтя, незнакомец переваливается через подоконник и валится на пол.

Смерть. Иисусе Христе! Чуть шею не сломал.