товарищ Гудошников, умоляю вас, поезжайте и привезите рукопись! Я бы сам; сию минуту отправился, но я уже стар, я не доеду…

Гудошников молча подтянул к себе костыли, встал.

— А этот покорный слуга Жиляков, похоже, сволочь, — возмутился он. — Как он о революции-то говорит…

— Ради всего святого! — молил профессор. — Поезжайте! Труда-то всего: наклониться и поднять… Я понимаю, вы инвалид, но кто же тогда поедет? Кого посылать?

Гудошников стоял, обвиснув на костылях, и думал, и судорогой сводило пальцы на левой, несуществующей ноге…

Он проснулся на мгновение раньше, чем сорвали дверь и осветили фонарем сарай. Протез был отстегнут, культя без привычки уставала и болела. Гудошников нашарил в темноте деревяшку, но застегнуть ремни не успел.

— По одному на выход! — скомандовал кто-то невидимый из-за слепящего света. — Ну, живее!

Рука инстинктивно нырнула в карман с маузером, однако Гудошников вовремя сообразил, что это не война, не враги, а лишь милиционеры.

— А, мелочь пузатая! — воскликнул кто-то и добавил облегченно:

— Беспризорники здесь, не суетись, ребята… А то сигать будут.

Гудошников пристегнул протез и только сделал попытку встать, как от дверей крикнули — ни с места! — ив свете возникла рука с наганом. С улицы заскочили еще двое, окружили Гудошникова, обшарили карманы и нащупали маузер. Гудошников пробовал отбиваться, объяснять, в чем дело, но его не слушали — заломили руки, выхватили оружие и толкнули на улицу. Беспризорники толпились у входа под охраной милиционеров.

— Ведите его! — распорядился кто-то. Один из милиционеров подошел к Гудошникову и, клацнув затвором винтовки, коротко бросил:

— Айда.

Гудошников выматерился и пошел, тяжело припадая на неловко пристегнутый протез.

— Офицерик! А говорил — книгу ищет, — донеслось вслед, и Гудошников понял, что это про него.

Его привели в помещение уездного чека и посадили под замок. Объяснений никто слушать не хотел, котомку и документы забрали. Гудошников свирепел от бессилия и, посидев в камере минуту, начал барабанить в дверь.

— Горяч, парень, горяч! — донеслось до него из углакамеры. — До утра будем сидеть. Не долбись. Ложись, хоть поспим в тепле.

Все было в жизни Гудошникова. Университет, война, революция, опять война, госпиталь, инвалидность и тиф, который свалил его сразу же после того, как поджила отнятая нога. После тифа на лице один нос остался, два мутных глаза и выпирающие вперед оголенные зубы с высохшими, превратившимися в нитку губами. Но всегда Гудошников оставался свободным. А тут схватили, не разобравшись, бросили в камеру. И кто? — свои!

Он отстегнул протез и, привалившись к косяку, стал долбить им дверь. Протез был крепкий, с кованной железом «ступней», тренированные костылями руки не знали устали. Охрана камеры не выдержала и пяти минут. Едва скрежетнул замок, Гудошников ударил двери плечом и, отбросив милиционера протезом, оказался в коридоре. Милиционер выхватил наган и попятился.

— Где начальник?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Никита. — Живо начальника сюда!

Трясущимися руками он с, горем пополам запихал культю в мягкую полость протеза и затянул ремни. Милиционер растерянно крутил головой, но нагана не убирал.

— Товарищ Муханов?! — неуверенно позвал он. — Товарища Муханова надо! Тут один…

Гудошников взглянул вдоль коридора и, сплюнув, выругался. По коридору торопливо шел командир эскадрона его, Гудошникова, полка, Серега Муханов. Скрипела наглухо застегнутая кожаная куртка, по- морскому, у бедра, болтался револьвер в кобуре.

— Муханов! Ну-ка объясни, в чем дело? — спросил Гудошников, словно они только вчера расстались. — Пусть твои орлы вернут мне маузер и документы!

Муханов остановился, дернул головой.

— Товарищ комиссар?.. Гудошников? Ты как здесь?!

— Это у тебя спросить надо — как, — отрезал Гудошников. — Почему это ты героев гражданской войны бросаешь за решетку!

Милиционер опустил наган и опешил.

— Ну, что встал? — напирал Гудошников. — Если ты здесь начальник — прикажи, чтобы отдали маузер и документы.

— Вещи и документы быстро ко мне! — опомнившись, распорядился Муханов, затем крепко пожал руку Гудошникова. — Ты извини, Никита… Товарищ комиссар, по ошибке тебя задержали…

— Ничего себе! — возмутился Никита. — Ты бы меня еще по ошибке в расход пустил!

— Да ну, — виновато улыбнулся Муханов. — Разобрались бы… Пошли ко мне!

В комнате с деревенскими лавками вдоль стен Муханов усадил гостя за стол, а сам присел напротив.

— Фу, черт, как оплошали. Ну ты прости меня, товарищ комиссар.

— Да хватит тебе! — оборвал его Никита. — Как барыня, извиняешься… Ты-то, Муханов, как здесь очутился? Что это я тебя раньше здесь не встречал?

— А ты был у нас?

— Бы-ыл, — отмахнулся Гудошников. — За помощью приходил, а ваш дежурный отправил меня, частное лицо, говорит… Муханов, ты же в Питере был?

Бывший комэск вдруг погрустнел, насупился, и Никита увидел перед собой усталого, обозленного человека, мало чем похожего на удалого кавалериста Серегу Муханова. Носил когда-то Муханов закрученные в шильце усы, сапоги в гармошку и саблю с золотым темляком. Теперь и усы обвисли, и сапоги сношенные, а вместо сабли — наган в кирзовой кобуре…

— Я уж год, как здесь, — проговорил Муханов. — Начальник уездной чека…

— Вот мать твою… — по-кавалерийски выругался Никита. — Что же я раньше тебя не встретил? Ты мне вот так, по горло, нужен, Муханов! Помощь твоя нужна, гада одного взять!.. Эх, ну что же раньше ты мне не попался!..

— А я, товарищ комиссар, на месте не сижу, — недовольно отозвался Сергей. — Я из седла не вылажу… Два дня назад убили начальника сплава и подожгли лесозавод… Банды кругом, белофинны лезут… А у меня в чека — полэскадрона не наберется, ну, еще милиция…

Он замолчал, и стало слышно, как стучат большие напольные часы, совершено лишние в убогой обстановке комнаты. За дверью, в коридоре, гремели сапоги, доносились брань и непонятный говор. Милиционер принес котомку и маузер Гудошникова, молча положил на стол и вышел. Никита заглянул в котомку, нащупал орден, привинченный к френчу, проверил документы, маузер и успокоился.

— Мне доложили, что офицера взяли у беспризорников. — Муханов тряхнул головой, словно отгоняя невеселые мысли. — Ты как в сарай попал?

— Ночевать было негде. Дожил я тут в Олонце до ручки: ни денег, ни крыши над головой.

— Погоди-ка… Ты что, на жительство сюда приехал?

— На какое жительство? — отмахнулся Никита. — Приехал искать одну очень древнюю книгу… Как тебе объяснить… Рукопись, понимаешь? Написанную еще до крещения Руси, неким старцем Дивеем… Рукописью владел Николай Николаевич Христолюбов, ваш олонецкий житель. Но он в девятнадцатом умер от чахотки, а рукопись исчезла. Жиляков знает, где она, но молчит, сволочь!

— Погоди, кто такой — Жиляков?

Гладя на Муханова, Гудошников сообразил, что тот ничего не понял, и принялся рассказывать, как встречался с профессором Гуляевым, как потом отправился в Олонец, чтобы «нагнуться и поднять», но вот уже два месяца ищет людей, близких Христолюбову, чтобы узнать, куда делась рукопись.

Однако чем больше распалялся Гудошников, чем больше напирал он на редкость неизвестного письма, тем сильнее скучнел и терял интерес Сергей Муханов. Он встал, расстегнул кожанку и задумчиво