— Бери веник и сметай снег, — приказал Рогожников. — Не суйся, куда не просят.

— Так я говорю, пропадает же сок-то, — виновато протянул Типсин. — Лучше его выпить, чем разливать… У меня уже пузо болит, не лезет.

— Иди отсюда, — оборвал его капитан.

— Ладно, — согласился Савушкин, напившись. — Как бы мне разыскивать тебя не пришлось потом. Себе только и напакостишь, если удерешь.

— Куда я денусь? — пожал плечами Илья. — Самоходку-то не бросишь. Да и груз на мне…

— Черт тебя знает. — Участковый осторожно поставил банку на палубу. Остатки сока медленно сочились сквозь трещину, окрашивая снег в желтый цвет. — Что у тебя на уме?.. Мне ж потом тебя разыскивать…

— Не придется, — заверил Илья. — Через десять дней буду.

Он глянул за борт и увидел свою фуражку, вернее, ее размокший и бесформенный околыш с козырьком, торчащий из воды. Волны плескались о борт, откатывая ее все дальше под настил пристани. Ни слова не говоря, Рогожников перескочил через леера, упал на живот возле края пристани и попытался выловить фуражку рукой.

— Ты чего это? — удивленно спросил Савушкин.

— Подай багор! — крикнул Илья. — Он на корме.

Участковый послушно достал багор и протянул Рогожникову.

— Вот так, — удовлетворенно сказал капитан, выкручивая мокрую фуражку и стараясь не помять тусклого «краба» над козырьком. — Чуть не утонула фуражечка.

— Эх ты, капитан, — проговорил Савушкин и отчего-то поглубже натянул на лоб свою милицейскую фуражку, — вечно у тебя фокусы… Ну, плыви в Совречку, — разрешил он, — но помни про подписку. Как говорят, плыви и помни.

Он поправил планшетку на бедре и двинулся к берегу. Захрустела галька, прикрытая снегом, и смолкла. Савушкин остановился и, обернувшись, спросил:

— Пацанов-то своих видишь — нет?

— Вижу, — отозвался Илья, — на улице. Теща их по утрам в садик водит…

Участковый, видно, хотел еще что-то спросить, но, сплюнув, зашагал в гору. Следы от его казенных сапог уверенно резали белый заснеженный берег.

Вася Типсин обметал рубку и палубу, неторопливо и методично махая широкой сухой шваброй. Приблизившись к Рогожникову, он молча взял из его рук размокшую фуражку, выжал еще раз и отнес в кубрик.

— Чего ему надо? — спросил он потом, кивая на следы Савушкина. — Я-то подумал — все… Заберут счас тебя…

— Скоро заберут… — тихо сказал Рогожников. — Пацанов жалка-а… Сегодня иду в контору, а они — навстречу… За тещины руки держатся. Меня Любашка-то заметила, гляжу — вырывается, тянет ручонку из тещиной лапы… А теща скорей на другую сторону улицы и чего-то все бухтит-бухтит…

— Ага, — согласился для порядка Типсин. — Думаю, если забирать станет — возьму и отгоню самоходку от берега, пока ты с ним разговариваешь. Пусть-ка попляшет да покричит!.. Мне-то он ничего не сделает…

— Я те отгоню, — мирно пригрозил капитан.

— Вообще-то он вредный мужик! — поморщился моторист. — Искупать бы его разок, макнуть в Енисей…

Рогожников хотел сказать, что Савушкин парень ничего, справедливый и не злой, и он с ним в школе вместе учился и работал, но неожиданно почувствовал удовлетворение от слов рулевого. Давно его никто не защищал и не оправдывал. Даже адвокат, официальный защитник, даже мать и та постоянно говорит: «Ой, Илька, дура-ак, что же ты с семьей-то своей натворил, пошто разладил-то все? И ребятишки при живом отце сиротами ходят, и жена твоя не жена, а будто враг… Чего ты думал-то, когда по деревне за ней с ружьем носился? Башка-то у тебя на каком месте была?.. Она же не просто баба, а мать. Неужели и за мной бы гоняться стал?..» Илья благодарно взглянул на моториста и засунул окоченевшие от воды руки в карманы брюк. Васю Типсина никогда не трогали в Туруханске, ни на одной пристани в округе. Драчливые мужики попросту боялись его, а милиция, если моторист был выпивши крепко, не находила причин, чтобы отвезти его в вытрезвитель или на пятнадцать суток. Типсин вел себя мирно, как все люди большой физической силы. За три года, которые Рогожников плавал с ним, был один только случай, когда моторист подрался. Однажды они остановились на ночь возле маленького поселка на Енисее и едва пришвартовались, как на палубу вломился мужик с пачкой денег в руке.

— Водки, — потребовал он. — Пять ящиков.

Водки в тот раз на барже не было. Везли сливочное масло и ящики с вермишелью.

— Водку гони! — не отставал мужик. — Или я тебя сейчас за борт кину!

— Вали отсюда, — добродушно посоветовал Вася. — Я спать хочу.

— Пошли на берег! — горячился мужик. — Я там тебя бить буду! А то утонешь еще…

— Не пойду, — сказал рулевой, — таких, как ты, мне трех надо…

Мужик ушел ни с чем, а Типсин завалился спать. Ночью его разбудили.

— Вставай, — сказал тот самый, жаждущий водки. — Я трех привел…

Типсин сошел на берег, но тут же вернулся.

— Что? — спросил встревоженный Рогожников, готовый бежать на помощь,

— Ничего… — проговорил Вася, укладываясь досыпать. — Одному дал, а все почему-то попадали…

С Типсиным плавать было надежно. Рогожников кроме своих детей жалел еще и его. Осудят, дадут срок, самоходка вместе с рулевым перейдет к другому капитану, которого усиленно сейчас искало начальство ОРСа. Прощай, надежный Вася Типсин!.. Когда дело Рогожникова ушло в суд, в конторе заговорили: дескать, давайте возьмем Илью на поруки, похлопочем, письмо напишем. Но вдруг разом, в один голос запротестовали все женщины, а их было большинство. «Нечего брать на поруки! — кричали. — Пусть знает, как жену с ружьем гонять! Распустились совсем! Им только дай слабину, так завтра и наши мужики за ружья похватаются… Пусть посидит, другим наука будет!..» С каждой женщиной в отдельности Рогожников был в хороших отношениях, не ругался, не скандалил и поэтому протест их встретил с удивлением, озлился, перестал разговаривать. Начальник ОРСа у женщин на поводу пошел, бегает теперь, нового капитана ищет.

Впрочем, со своей женой, Лидой, он тоже почти не ругался. Прожили шесть лет в доме у тещи, на улице, примыкавшей к берегу, Лида была родом из Туруханска, как и Илья; правда, уезжала на пять лет учиться, но снова вернулась и работала в школе преподавателем немецкого языка. Никто не ждал, что она вернется, говорили, мол, девка вырвалась в город — пиши пропало. После в Туруханск не потянет. А она приехала поздней осенью на попутной барже, когда рейсовые теплоходы уже не ходили. Капитан самоходки Илья Рогожников, первую навигацию командовавший судном, весь путь дыхнуть боялся на пассажирку. По ночам, в морозы, самолично кочегарил печурку в кубрике, запретил тогдашнему рулевому мотористу материться просто так, без дела, и втайне от себя хотел, чтобы баржа не дошла до Туруханска, чтобы вмерзла где-нибудь. Лида же, наоборот, спешила и подгоняла капитана — скорей! Скорей! Сколько можно тащиться?.. Потом, уже после свадьбы, до Ильи долетел слушок, что у Лиды в Краснояреке была какая-то несчастная любовь, отчего, дескать, и прилетела она к матери. Но Рогожников сразу начисто отмел все сомнения и слухи: мало ли что бывает до замужества. Теперь она — жена, и разговоров нет. Жили они каждый своей «навигацией»: его летом дома не сыщешь, ее — зимой. Первая искра между ними проскочила, когда Илья отказался учить немецкий язык. «Ни к чему он мне! — утверждал он. — Я в международные рейсы ходить не собираюсь, мне Тунгуски с Енисеем на всю жизнь хватит!» — «Мне хочется, чтобы ты учился, — стояла на своем Лида, — я тебя заставлю еще в институт поступать… » — «Сдался мне твой институт! — резал Илья. — Ты-то вот кончила, а толку? Все одно в Туруханске…» — «Мне с тобой жить не интересно!» — вырвалось у нее. «Ах, не интересно?! — взъярился Рогожников. — Тебе, может, стыдно со мной по Туруханску ходить?!. Меня тут все знают, и тебя — тоже…» Она пыталась замять, скандал, уговаривала Илью, соглашалась со всем, что говорит. И теща тоже уговаривала. Мир, кажется, наступил. Лида снова встречала его из рейсов, сидя на скамеечке,