через море от ромеев.

– А еще каган рабов освободил!

– Всякий народ к нему стекается со всего света!

– Кумира в Саркеле поставил, в руке светоч день и ночь горит!

– Многие говорят: се суть звезда свободы!

– Каган что-то замыслил! А какую хитрость – не ведаем и выведать не можем! Но опасность чуем!

– След бы ударить первыми, князь!

– Срок придет – пойдем и одолеем, – обещал Святослав, будучи непоколебимым. – И не убоимся сей рукотворной звезды.

И, наконец, явились калики перехожие, шедшие из дальних стран через Хазарию.

– Сказывают, ты ныне князь светлейший, а не зришь, что творится у супостата твоего по соседству. Войной скоро пойдет каган, да не свычной, а хитростей исполненной. Впереди себя тучу саранчи пустит, сам следом пойдет. Бойся, князь, восточного ветра, чуму он на Русь принесет, болезнь заразную, суть коей – ложь и кривда.

– Хворь сия мне не грозит, – ответствовал он ничуть не смутясь. – А ежели и привьется в некоторых землях, так и то добро. Кто ложью переболеет, к тому никакая кривда не пристанет.

Мать-княгиня уплыла за море, а Святослав сел единовластно править и собирать дружину, пока опираясь лишь на одного верного воеводу – Претича. Но преданность для ратных дел хоть и много значит в битве, а порой благодаря ей победа достигается; при этом куда важнее, коли она помножена еще на смышленность и искусство воеводское. А верный же боярин, много лет бродящий с посохом по чужим краям, довольно повидал и набрался знаний от встречных путников, от спутников своих и, наконец, раджей, да токмо ремесло свое прежнее – суть воеводское, во многом поутратил. Старается, из кожи лезет вон, но толку мало: след обучать десятских, сотских и полковых – покуда Русь была без мужской руки князя и много лет не ведала походов, дружина ожирела, домами занялась и дух утратила военный, – ан нет сведомых витязей! Мечом еще владеют, и в седле сидят, да сего мало…

Был тем временем в Киеве знатный воевода, умеющий бить супостата, каким бы ни был он, – суть наемник старый именем Свенальд. Витязь сей грешил вероломством тайным, однако ни один Великий князь, кому он служил, не ловил его с поличным, и потому за умение и разум ратный его вкупе с дружиной вновь нанимали постоять за Русь на бранных полях. Вот и теперь случилось то же: едва Святослав вошел в Киев, Свенальд его встретил и во второй раз поклялся, что готов служить молодому князю – впервые присягал, когда детиной неразумным был, – но на сей раз не за злато, а за веру. Мол, покорил ты меня, князь, своей дерзостью, силой и умом. Злата у меня довольно, веры нет…

Зрел Великий князь, глядя на воеводу – лжет, двуликий! Руси будет служить и ее супостатам, кому за злато и кому за веру, на лице бесстрастном не прочесть. Взял и прогнал его прочь, срок определив, когда уйдет он из пределов государства на все четыре стороны. И дружину свою уведет с собой…

Ничего в ответ не сказал старый наемник, лишь поскрипел кольчугой, двигая плечами, и убрел со двора.

Да ведь ведал, что прогоняет, дабы рока избегнуть…

Не ушел Свенальд к назначенному сроку, будто ведал, что молодой князь не обойдется без него, как все другие не обходились, и придет, еще и поклонившись. Святослав сам не пошел, но Претича стал посылать. А верный боярин тоже видел наемника насквозь и воспротивился:

– Не советую, князь, откажись от Свенальда! Мне ведомо: он сгубил братьев Рурика, Синеуса и Трувора. Инно по прошествии трех лет княжения оба сгинули па его хитрости. И Вещего Олега он послал на кости коня своего позреть… А кто под меч Мала поставил отца твоего?

– И мне сие ведомо…

– Зачем же его кличешь? И тебя погубит!

– Божьего суда не избегнуть, а нужен сведомый воевода. Ты же слышишь вести, что из степи идут. Пора настала, я на звезду позрел, да не на ту, что взошла и стоит на востоке, а на свою путеводную – Фарро. Она высветила мне дорогу, и я позрел, что делать след в сей час – совокуплять силу русскую. В короткий срок мне не собрать дружины без пытливого ока. И ежели соберу, нет под рукой достойных витязей, чтоб войском управлять. А у Свенальда любой дружинник – хоть сотский, хоть полковой. К сему же он сказывал, за веру жаждет послужить.

– Наемник, чужестранец и за веру?

– Мне на руку сие, ступай и позови. А там испытаем веру!

Претич ушел, но скоро и вернулся, один, без воеводы. Глядел еще мрачнее, не прятал недовольства, и зная – без Свенальда и впрямь не быть дружине, – угрюмо доложил:

– Не идет сей хитрый лис. Сказал, уже ходил. Теперь пусть князь сам попросит. Идти придется, Святослав…

Хоромы Свенальда стояли близ Лядских ворот, и несмотря на это, Святослав пешком отправился, избрав за правило ни верхом, ни в повозке не ездить по Киеву, чтоб привыкал народ. Иные кланялись при встрече, коль ехали верхом, то спешивались, говорили: “Здравствуй, светлейший княже!”, иные лишь кивали, вид делая, что кланяются, а большинство и вовсе воротило нос. А были и такие, что вслед, как стрелы, метали острый взгляд, цедя сквозь зубы: “Ужо придет час, расплатимся с тобой…”. И верно б расплатились за прошлое, будь при нем оружие, хотя б кинжал иль засапожник; однако князь выходил со своего двора с открытой десницей и в белой рубахе с обережными знаками, не сшитой, а сотканной руками Рожаниц. Напасть на безоружного, даже на кровного врага, не позволяла совесть.

Лишь однажды каленая стрелка свистнула и вонзилась у ног. Святослав выдернул, сломал ее и, бросив, пошел дальше, не оборачиваясь. Но за спиной услышал звон мечей, потом короткий вскрик, и скоро сыновья подъехали, таща на веревке боярыча в кольчужке.

– Он стрелял, отец! С поличным взяли! Со всех сторон стал подступать народ – зрели пытливо, молча…

– Снимите веревку с боярыча! – потребовал отец. – Поставьте на ноги.

– Сам встану! – крикнул тот и, повозившись, встал. – Как жалко! Промахнулся!.. – Из-за угла стрелу пустил! – хором воскликнули Ярополк и Олег, блистая очами. – На меч, возьми!

Две рукояти к нему протянулись, ухватистые, приятные для длани.

– Что промахнулся – жаль, – промолвил Святослав. – Я худо сотворил тебе?

– Сестру мою взял силой! А холуи твои отца ударили плетью!

– Прости меня, – князь поклонился. – Что ты хочешь? Сестры у меня нет, чтобы отдать тебе, и нет отца, чтоб ты ударил плетью. Как же воздать за позор?

– Отец, вы квиты! Он же и на нас с мечом пошел! – ярились сыновья. – Сопротивлялся! И сдаться не хотел на милость!

– Сопротивлялся? Добро!.. Добро, что сдаться не хотел. Пойдешь в мою дружину? – князь снял веревку с его запястий. – Коль в будущем худое сотворю – спина моя открыта, еще раз испытаешь судьбу…

И далее пошел, оставив боярыча посередине улицы…

Весть после этого по Киеву быстро разнеслась, и молва пошла, дескать, Святослав, как его мать, христианскую веру принял и ныне стал прощать.

Свенальд уверен был, что князь придет, и потому не отлучался со своего двора, занимаясь любимым делом – чистил лошадь на конюшне, выпутывал репьи и пыхтел от усердия. А сам был не причесан, уж желтые от седины космы доставали плеч и скатались, ровно потник. На Святослава лишь брови поднял и отвернулся.

– Ну что, варяже, позвеним мечом?

– Ну наконец-то сам пришел, – проворчал он. – Захлопотал, засуетился, как позрел на звезду востока, и воеводу вспомнил. Знать, припекло!

– Не я пришел, а мой срок, суть время собираться с силами… Так что же, позвеним?

– Коль просишь – позвеним, – не скоро отозвался он, и взяв стамеску, принялся чистить стрелку копыта.

– Поставь условия и цену назови, как при дедах водилось.