– И об этом наслышан, государыня, – равнодушно промолвил чародей, поглаживая обезьяну на плече. – Да все одно не пойду. Разве что своего магота отпущу с тобой. Пусть он сына твоего будит.

– Смеешься надо мной? – взъярилась княгиня. – В сей же час на площади велю голову тебе отрубить! И обезьяне твоей!

Чародей покорно склонился.

– Сама отрубишь или палача позовешь?

– Нет, чародей спесивый! Смерть на миру красна, на своем дворе казнить буду! – засмеялась княгиня. – Заморские купцы вмиг славу разнесут про лютую княгиню и жертву – немощного старца… Не дождешься чести от меня, в каменном погребе заточен будешь до смерти, если не станешь будить спящего князя.

– А давай бросим кости? – вдруг оживился Аббай. – Коль выиграешь – исполню всякое твое желание. Кого захочешь разбужу, усыплю…

Он побренчал костями в серебряном кубке.

– Сыграй! Сыграй! – закричала над его головой птица в клетке. – Зрю, ждет тебя удача! Сыграй! И обезьяна загнусавила, замахала лапами:

– Не бойся княгиня, брось кости! Обыграешь! Аббай слепой, так его обмануть можно…

– В подобную игру я не играла, – смутилась княгиня. – Не знаю и обычая такого – в кости играть. Птица же в клетке забилась, закартавила:

– Игра простая! Встряхни кубок и бросай! Ну, пробуй! Дерзай же, дерзай!

– Испытай рок, – предложил чародей. – Ты ставишь свое желание, я же ничего не ставлю. Коль выиграю я – ничего с тебя не возьму.

– Не возьмет, не возьмет, – подтвердила обезьяна. – Слово Аббая – закон.

Не удержалась княгиня от искушения, к тому же сонливой стала и разум будто размягчился.

– Добро, сыграю…

– Вот тебе кубок, бросай первая, – сказал чародей и расстелил перед собой циновку. – Пусть нас рассудит провидение: идти мне в терем или нет.

Княгиня неуверенной рукой потрясла кубок и опрокинула его на циновку. Три черных куба показали число три.

– Три! Три! Три! – заорала птица. – Не все потеряно, княгиня!

Не успела она и оком моргнуть, как чародей бросил кости, и оказалось у него число восемнадцать.

– Рок не велит мне будить твоего сына, – сказал он. – Ты проиграла, княгиня! В терем не пойду.

– Рок не велит – я велю! – ничуть не смутилась княгиня. – А не пойдешь – велю нести тебя.

В сей же час слуги сторговали персидский ковер, усадили на него Аббая и понесли в терем вместе с птицей-попугаем и гнусавой обезьяной. Чародей не роптал, но зато народ догадливо кивал головами, помня, как княгиня так же вот велела нести в ладьях древлян и что потом было с ними. Знать, и ныне уготовила она позорную смерть строптивому заморскому кудеснику. Однако когда ковер с Аббаем внесли в палаты, княгиня велела всем удалиться, а сама в ноги бросилась чародею.

– Верю в силу твою! Прости за строгость, винюсь перед тобой. Что ни пожелаешь – все исполню. Но пробуди мне сына!

– А не забудешь, что стояла передо мною на коленях? – спросил Аббай. – Не забудешь клятв своих?

– Не забуду!

– Считаться станем так, – заявил чародей. – Я пробужу дитя – ты исполнишь первую мою волю… Но ежели захочешь, чтобы я еще тебе послужил – скажу другую свою волю. А третью пусть же исполнит твой сын Святослав.

– Согласна! – возрадовалась княгиня. – Все исполню!

– Показывай своего спящего! – приказал Аббай.

Обнадеженная верой, сгорая от вины перед чародеем, княгиня привела его в покои Святослава. И подняла завесу колыбели!

Все кругом осветилось, а чародей, заслонивши глаза рукой, так молвил:

– Велик будет муж! Вижу в судьбе его многие победы и славу! Знаменитые цари склонятся перед ним. Такой муж рождается один раз в тысячу лет. Последним был Александр, царь Македонский, послушник Аристотеля.

Аббай тянулся к свету, исходящему от колыбели, и грел руки, словно у огня. Его миртовый посох засветился, зазеленел, на его навершении вдруг вздулась почка, которая потом лопнула и развернулась молодым листом…

А чародей трепетал, купаясь в лучах! Был темным его лик, но просветлел и облагородился; седые волосы, завязанные в косичку почернели, старческий голос омолодился. Только хромота осталась…

– Обнажи своего сына! – потребовал Аббай. – А окна закрой черным полотном.

Княгиня все исполнила. Когда покои погрузились во мрак и светился лишь княжич, чародей покрыл колыбель черным покрывалом и, усевшись на пол возле нее, достал пергаментный свиток. Птица- попугай села в изголовье, а ученая обезьяна – в ногах. И вдруг загорелись глаза Аббая. – зеленый огонь осветил письмо и черные уста. Чародей стал читать вслух: незнаемое слово резало уши, душа томилась, и княгиня не смела перевести дух. Затаившись, она незаметно погрузилась в сон.

И во сне ей пригрезилась Креслава. Срамная наложница встала из постели князя и, красуясь перед княгиней своим блудным образом, сказала:

– Твой муж мертв, а ныне и сын умрет. Я молила тебя спасти тресветлое дитя! Ты не спасла… Я его возьму себе. Со мною будут оба – и муж, и сын.

– Чур! Чур меня! – закричала княгиня и вмиг очнулась.

Тем часом Аббай волхвовал над сыном, и горели уже не только глаза, а и уста чародея: В зеленом пламени, озарявшем покои, лик Святослава искажался, а обнаженное тело корежилось – трещали жилы и кости! Княжич рос! Руки, ноги, плечи и шея наливались могучей силой. С треском разлетелась в щепки дубовая колыбель! Не чадо малое – детина-богатырь рухнул на пол, так что терем задрожал.

Аббай трижды изрыгнул огонь:

– Восстань! Восстань! Восстань!

Детина потянулся и встал, но очи были закрыты. Княгиня онемела, не зная, радоваться ли сему или, напротив, бить тревогу: на глазах возросший сын показался ей зловещим и свирепым, словно разъяренный медведь.

– Кто разбудил меня? – гром голоса всколыхнул покои. – Кто сон нарушил?

– Я! – крикнул чародей и дунул ему в очи. Святослав открыл глаза, удивленно огляделся.

– Как долго спал! Тело залежалось!

И со звериным рыком вдруг набросился на Аббая, в единый миг сломал его, придавил к полу. Чародей сопротивлялся, брызгал искрами, и его обезьяна, прыгая по детине, пыталась удержать его руки. Птица-попугай летала под потолком и картаво возвещала:

– Пробудили! Пробудили! Пробудили!

А Святослав занес над головой Аббая свой огромный кулак и наверняка бы разбил ему череп, однако княгиня крикнула от испуга, и материнский крик остановил десницу.

Он признал мать, и буйство его вмиг улеглось.

– Мать? Мне грезилось во сне, ты умерла.

Она сорвала завесу с окна – на улице была ночь…

– Жива я, сын…

В глазах богатыря таился ум младенца…

– Довольная ли, княгиня? – оправившись, спросил Аббай. – Какое диво я пробудил тебе! Уснул дитем, встал детиной!

– Великий ты чародей! – робея, проговорила княгиня. – Но сдается мне, ты плоть пробудил, силу немереную. А душа спит и разум дремлет… Эвон, стоит без порток перед матерью и не стыдится.

– Каков был уговор? – напомнил чародей. – Желала ты, чтобы я согнал сон – и я его согнал. Теперь