суть без войска, поскольку Святослав оставил Свенальдову дружину на Змиевых валах, чтоб не искушать столичной жизнью. И не в доспехах, не в шеломах с бунчуками – в тряпье, и потому никто и не заметил, как в Киев въехали – ворота были настежь! Их не встречал никто, словно не стала, более земля полниться слухом. Хоть ротозеи б вышли – нет, напротив, словно вымер город! Бывало, поутру от многолюдья не проехать – тут улицы пусты, ставни затворены, закрыты лавки и ни души! Ужели почивают? Но от раджей и женок их, танцующих, гремящих в бубны, и мертвый бы поднялся! Коль печенеги позорили город, следы бы зрели – пожары, причитанья, слезы; ан нет, сады благоухают в цвете, и вместо хоромин старых повсюду терема, дворцы. Преобразился Киев, не сразу и узнать…

Дивясь и озираясь, со свитою, с кибитками певцов из племени раманов, под музыку и пляс проехал улицами князь, в одни ворота постучал, в другие – не отворяют, но слышно, есть живые. И было повернул ко своему двору, но здесь узрел холопа с палицей – ворота охранял. Взял за кафтан его и притянул к ноге.

– Что приключилось тут? Где же народ? Почто запершись по домам сидит?

– А будто ты не знаешь!

– Не знаю. Видишь, мы путники, по свету странствуем…

– Да княжич ведь лютует! Сначала люд простой позорил, мучил, впрягая в колесницу; теперь вот красных дев побрал в наложницы, все боле дочерей боярских, и в терем спрятал. Какую заманил, обманом завладел, какую выкрал или силой взял! Такого натворил, почище чем отец его, когда детиной был.

Насупился, огруз в седле и голову повесил князь.

– Все вернулось на круги своя… А что же киевляне? Ужели терпят произвол?

– Свенальдича боятся…

– При чем же тут Свенальдич? – князь на свою свиту глянул, где воевода был.

– Да как при чем? – холоп смутился. – Он будто не при чем, но все от него идет! Ведь Лют кормилец княжича. Вот и вскормил, Владимир и. лютует.

– А что же Ольга, княгиня ваша? Умерла?

– Жива покуда, но стара, хворает. Недавно в дикополье с дружиною ходила, с той поры лежит. А ежели не лежит – в христовом храме молится, округ попы ромейские. Да и не Ольга она ныне – суть Елена, и нрав совсем иной… Внук и распустился, не знает удержу. На пару с Лютом правят. Боярской думы нет, давно :уж разогнали сивобородых. Теперь при них купцы сидят – все иноземцы…

– Постой, холоп! Где ж князь ваш, Святослав?

– Воюет князь, до нас ему ли? Молва ходила, булгар на Волге покорил, хазар исторг, смел с берегов морей, а с ними вкупе – ясов и касогов. А ныне, сказывают, булгар дунайских покорил и сел там княжить! Будто земель своих не достает и более нечем править. На мать престол оставил; она на внука, а тот с собою Люта посадил… Давно не зрели князя, уж и забыли, каков он с виду. А токмо зрим плоды трудов его: кого он разгромил, кого с земель исторг, весь год вниз по Днепру бредут.

– Бредут? Куда они бредут?

– А кто их знает? Молчат, не понимают речи… Слух разный был: кто говорит, иные земли себе ищут, где приткнуться, а кто и вовсе несет вздор: мол-де есть им земля, богами по обету данная. Туда идут. А многие осели в Киеве, испросившись у княгини, княжича иль Люта. И по другим городам и весям их довольно, – вздохнул холоп. – Беда от них. Уж лучше б Святослав не воевал хазар.

– В чем же беда?

– Да разорил гнездо… Теперь от ос спасенья нет, летают всюду, жалят и мед чужой едят.

– Не води вокруг да около, – встряхнул холопа, на ноги поставил. – Ответствуй! Я ваш князь! Иль не признал?

– Ты?!. Чудно! По стати вроде князь. По виду – оборванец. А вот цыган признал. Бывали, помню… – махнул рукой. – Да кто б ты ни был – я отвечу. Невиданное дело в Руси творится, одним словом, напасть: никто не трудится, все по домам лежат. Не пашут нив, хлебов не сеют. Ни хором, ни кораблей не строят, о ремесле так уж давно забыли…

– Как же не строят? Эвон дворцы да терема, упадка и не зрю!

– Се верно, Русь процветает! Куда ни глянь – богатство, роскошь, но без труда.

– А что же делают?

– Известно что: торгуют и деньги в рост дают!

– Но кто же трудится?

– Рабы работают. Их ныне много. В Почайне рынок, коль надобно – купи. Недорого берут, за мужа просят четверть гривны, а за жену – шелягу. А отрока и вовсе можно взять задаром. И делай с ними что пожелаешь! Ведь се не люди, а рабочий скот, хоть и имеют человечий облик. Захочешь, отпусти на волю, нет – убей или сведи на бойню…

– Невиданное дело…

– Да уж не бывало! Хазары говорят, весь просвещенный мир живет подобным образом, а Русь отстала и нравы дикие. И след нам наверстать…

– Зря, говоришь, гнездо я разорил?

– Ежели ты Святослав, то зря, – холоп смелел. – Мы раньше их и не видали, слыхали токмо. А ныне же кругом хазары: на торжище, в лавчонках, и на твоем дворе, вместо боярской думы. И княжич ныне вовсе и не княжич, а каганом зовется. И Лют при нем, суть каган-бек… Беда в Руси опять.

Князь наклонился, отнял палицу.

– И сего довольно, покуда нет меча… Ворота теремные на запоре, и стражники на стук – все кто, да кто…

– Се я пришел! Ваш князь! А имя – Святослав! Там шепот, спор – не припомнят: .то ль сгинул много лет назад, то ль вовсе не было. Кричат в ответ:

– Ступай-ка прочь! Изыди, проходимец! Не то покличем каган-бека!

Взбугал тут князь, ровно медведь на пике, но сжал себя в кулак и молвил:

– Се странники пришли. И заплутали малость. Не ведаем, то ли в Руси, то ли в Хазарии.

– В Руси! А город сей – суть Киев! – отвечали.

– Так позовите княжича, по имени Владимир! Ему послание везем, от батюшки его, от Святослава! И снова шепот за стеной…

– Не может выйти каган! В сей час он в гриднице и там совет, кагал заседает.

– А батюшка его давно уж сгинул!

– Мы долго странствовали, в дороге задержались, – сквозь зубы сказал князь. – Прими послание, не то уйдем! Вот даст вам каган!

– А что скрипишь зубами? – посовещавшись, спросили из-за врат.

– Глисты замучили…

– А-а… Ну, суй сюда, вот в эту щель!

– Да не пролезет, узко! Послание с дарами, тяжелый вьюк.

Едва ворота отчинились, как Святослав одним ударом их отворил во всю ширь, сбивая наземь стражников, а воины и вкупе с ними Свенальд довершили дело, привратников скрутили и память вышибли. После чего вдоль стен пробрались к красному крыльцу, где опершись на алебарду, дремал тиун, связали и его – путь в терем был открыт.

А гридница полна! Да токмо не бояре, не вельможи и не князья удельные пируют за столом – кагал сидит и на престоле, ножками болтая, младший княжич именем Владимир, рабыни сын.

Лют за его спиною…

И вмиг перемешалось все! Головы и кубки летели на пол в одночасье, пивные бочки и тела ложились рядом, вино и кровь плескалось вкупе, сливаясь в лужу, и не понять было, чей визг полощется под сводом – людской ли, поросячий.

Одно доподлинно известно: свининки не едали в каганате…

Князь палицу занес над сыном, Свенальд над Лютом меч: еще мгновение, и все бы кончилось, но голос материнский был:

– Оставь мне сына!

Будто с небес сошел, поелику ни в гриднице, ни подле в тот час Малуши не было. И никакой жены… Владимир на колена пал: