срока, но и память. Теперь она тянула в путь, искушала греховным помыслом! Не прогонять бы монаха, к себе покликать и исповедаться, принять и понести покорно наказание – епитимью, и душа б, смущенная нечистой силой, утешилась в молитвах и поклонах. Княгиня же, напротив, закрылась на засов, икону убрала в киот и, крадучись, как тать, на гульбище пошла: там, в потаенном месте, был идол сбережен, бог – покровитель княжеский, Перун. Под шорох птичьих крыльев она извлекла болвана, смахнула пыль.

– Ну, здравствуй, громовержец… Почто так зришь? Княгини не признал?

Перун молчал и, очи вперив в дряхлый лик старухи, налился гневом – еще чуть-чуть, и молнией сверкнет. Как будто сговорились с Христом и теперь ярили свои очи…

– Ну, будет, не сердись. Пристало ль старому?.. Спас – бог юный, ему простить не грех, когда он грозно смотрит. А ты-то что взъярился? Да, приняла Христа, сменила имя, но ведь не первый раз. Была Дариной, Ольгой, ныне же – Елена… Рок изменила свой? Но ты же знаешь, я теперь старуха и давно вдова. Сей рок до смерти даден…

Перун не внял словам и ус свой вислый, золоченый, плотнее закусил. И словно в рот воды набрал.

– Зрю, ты тоже не утешишь… О, боги, боги! И с вами тяжко, и без вас нельзя…

Отправив покровителя на место, княгиня внука вспомнила – вот кто тоску изгонит и отвлечет от дум! Привычным ходом тайным она проникла в мужскую половину и склонилась над ложем Игоря. Владимир спал, но беспокойно: десницей рыскал окрест себя, шептал:

– Меч… Где меч мой?.. Я зарублю тебя! Или внезапно открывал глаза, тянулся к собственному горлу:

– Душат! Они душат!.. Престол пришли отнять?!

Не игры снились, не забавы, в коих сей отрок день проводил – сны мужа грезились… Она хотела уж неслышно удалиться, но княжич вскинулся, привстал:

– Ты кто? Ты кто, старуха? Зачем пришла?.. – рукою заслонился. – Нет, не хочу! Изыди! Я мал еще!.. Нет! Не мой черед, бери по лествице!

– Се я, неужто не признал? – намеревалась дланью огладить волосы, да отрок отскочил, зажался в угол.

– Признал… Признал! Ты смерть! Но почему за мной? Поди же к Ярополку! Или к Олегу! Небось, престол – так старшим достается! А смерть – так мне?!.

– Проснись, внучок! – княгиня испугалась. – Я бабка суть! Княгиня Ольга! Отверзни очи и позри!

И осветила себя свечою. Владимир же напрягся, замер и вмиг испариной покрывшись, свял.

– Теперь признал…

– И слава богу! Ночь душная, шальная, кругом нечистый дух – дурное снится…

– Мне не снилось… То братья приходили, то смерть пришла, и все смеялись…

– Се сон! – корявою рукой она достала внука, приласкала, – Привиделось тебе! А братья-то далече, со Святославом ездят, и вести никакой…

– Да нет, княгиня! – княжич оживился. – Вот здесь стояли… Так был Олег, так Ярополк, и надо мной смеялись – рабичич… – и злобой налился. – Запомни, бабка: придет мой срок, я их убью!

– Опомнись, внук! Не захворал ли часом?.. Они же братья! В вас кровь едина!

– И все равно сгублю. Они кичатся благородством!.. В наследство им престол и власть, а мне?!.

– Да полно же, Владимир! – княгиня засмеялась, однако ей было страшно. – Достанется тебе и власти, и престола. Поносишь еще бремя, насидишься, покняжишь… И имя-то тебе – Владимир! Дай срок, и повладеешь миром. Покуда ж отрок, живи бездумно, наиграйся всласть.

– А чем я отличаюсь? – ей княжич не внимал, в очах блистала лихорадка. – Почто отец ко старшим благоволит, коль кровь едина?.. Нет, знаю, презирает! Я сын рабыни!.. Но в чем я виноват?!

– Какие мысли тебя гложат! Отринь их!.. Так угодно богу, что ты родился от ключницы. Без воли господа ничто не сотворится… Ведь ты же Святославич! А презирал бы тебя князь, давно б из Киева отправил, вкупе с Малушей, а он вас держит рядом, под кровом теремным. Когда как матери иные в Родне.

Владимир встал, объятый думою глубокой, измерил отроческим шагом покои деда, меча его коснулся, шелом потрогал, однако же изрек, как муж бывалый:

– Я буду править миром. И прозываться – каган.

Оторопев, княгиня осенила себя крестом: сии слова слыхала! Когда у Святослава в кормильцах был Аббай, детина их твердил, и блеск очей при сем был сходен…

– Кто же сие сказал? – спросила осторожно.

– Се я сказал!

Молитву в мыслях прочитав, княгиня укрепилась и молвила:

– Не по годам рассудок, мужская речь и воля… Поелику же так, ты должен знать: будь ты царем, каганом иль князем – всяк властелин силен и стоек, когда есть бог и вера. Вот император византийский стоит над миром потому, что сердцем со Христом. Ведь и правителю необходим заступник перед всевышним, спаситель, утешитель…

– Мой бог – Перун! Мне гнев его по нраву. И любо зреть, когда с небес сей властелин бросает молнии! Когда окрест меня стихии полно – ветер, тучи, тьма и огненные копья жалят землю! И гром гремит!.. Се мой кумир, княгиня, и я желаю быть ему подобным. А чтоб достичь сего, мне след свершать деяния, кои под силу лишь богам свершать. Земные люди пребывают в страхе, они мелки, подобострастны пред всяким, кто хоть чуть сильней. Живот их господин! А надо не бояться смерти!..

– Но ты же, княжич, испугался, когда во сне пригрезилась старуха, – заметила княгиня благосклонно. – И закричал…

И натолкнулась на жесткий, дерзкий взгляд.

– Не я се закричал, а раб во мне. Кровь матери проснулась!.. Но я ее исторгну! Никто не бросит в очи – ты рабичич! Некому будет корить…

Вновь устрашилась Ольга, сквозь речь Владимира услышав глас детины-князя, но в следующий миг шум за дверью отвлек ее: холопы княжьи кого-то не пускали, гремели бердышами о булат, ругались и сотрясали терем.

– Что за ристалище? – княгиня распахнула дверь, – И в час ночной! Эй, тиуны?!.

И тот час приумолкла. Лют Свенальдич с мечом в деснице прорывался чрез гридницу:

– Пустите! Мне нужна сестра!..

С той поры, как воеводский сын преставился прилюдно, а потом воскрес, сказавшись чудотворцем, княгиня более его не видела: молва ходила, будто бы Свенальдич по русским землям бродит, разнося свет христовой веры, а то говорили, в паломники подался, ромейским кораблем уплыл за море, и пешим, по пескам пустыни, дошел до Палестины, где поклонился гробу господню. А поп Григорий, однажды помянувши Люта, именовал его блаженным, советуя простить за то, что не воспринял сына. Мол-де, он божий человек, почти святой…

Княжич Владимир, недовольный шумом, в дверь выглянул и раб в нем испугался…

– К тебе иду, сестра! – воскликнул Лют, завидев Ольгу. – Я знаю, ты здесь – холопы не пускают!.. Да что я зрю? Где же твоя краса?..

Она свечу задула: теперь всякий бродяга о красе пытает и очи колет… Махнула тиунам, и те, косясь на Люта, в недовольстве ушли из гридницы.

Прогнать бы, да ведь блаженный, в святые земли хаживал…

– И с чем же ты явился, странник, в столь поздний час? – спросила сдержанно.

– В столь ранний час, – поправил блаженный. – Уж утро на дворе. К тебе бежал, не первый день в пути. Устал с дороги…

– Ответствуй! – прикрикнула княгиня. – Мне недосуг с тобой…

– Я весть принес, сестра, в Руси о коей не слыхали, но мир весь вздрогнул, ее прослышав. Дозволь присесть, не скорый разговор, да и с ног валюсь…

– Присядь…

Лют бодрым шагом по гриднице прошелся и выбрал место – княжье, суть золотой престол. Уселся,