тайга, скукотища. Однако в большом коллективе это не заметно. Одна пачка китайской лапши сменяет другую, запасы пряников тают, Михаил Викторович туманным взглядом провожает стайку шпалоукладчиц. Обсуждаются пути попадания в Нирвану как до, так и после жизни. А.М. с верхней полки аргументированно напирает на то, что Нирвана – это свобода от всего принципиально, в том числе от мяса, вина и женщин. Девчонки на нижней полке испуганно молчат, Михаил Викторович намекает на то, что надо оставить хотя бы вино. В соседнем купе Володя рассказывает очередной анекдот, вызывающий дружный хохот Славика и Роберта Васильевича. Роберт Васильевич Шин выдернут с корнем из обыденного существования в Красноярске-45 – закрытом городе, одном из последних оплотов социализма в России, и теперь он (Р.В.) пребывает в перманентно восторженном состоянии по поводу каждого проходящего по проходу китайца. Быть этническим корейцем в России, родиться в Киргизии, жить в общежитии и прямо сейчас ехать тренироваться ПРЯМО в Шаолине, не заплатив за это почти ничего – это вам не хухры-мухры, это надо понять и прочувствовать.
Ночь. С воем навстречу проносятся товарняки, скоро Иркутск. Андрюха отрабатывает в узком проходе сяохунцюань, не вызывая особого интереса у курящих в тамбуре трех дохлых китайцев. Весь вагон давно уже знает, кто мы такие и куда едем. Популярность бешеная. Каждый второй подошедший познакомится китаец, естественно, заявил, что сам (варианты: его брат, друг, двоюродный деверь) когда-то тренировался в Шаолине, просто давно все забыл, сами понимаете – семья, дети, торговля шмотками. Мы понимаем.
Байкал – жемчужина Транссиба. Мудрые инженеры-путейщики проложили дорогу максимально близко к побережью, к тому же подъезд к озеру со стороны Европы обалденно красив. Поезд тянется мимо Байкала – море и море! – часов 7-8, почти весь день. После восточно-сибирской пустоты сердце радуется чайкам и прибою, а желудок – свежекопченому омулю. А ведь когда-то, считают китайцы, Байкал входил в территорию Поднебесной, и знаменитый поэт Ли Бо родился именно здесь. Ну а мы… а мы вообще вам КВЖД подарили – парируем мы в ответ, продолжая уминать только-что купленные пирожки с картошкой. Бросаю в окно еще один взгляд – и не вижу противоположного берега. Водный горизонт сливается с небом, и Володя пытается ухватить редкий кадр своей полупрофессиональной камерой. Даже болтливые китайцы примолкают, уставившись в окна.
Двое суток пролетают вместе с Улан-Удэ, Читой, Петровским Заводом. На фоне мемориальной доски декабристам (за спиной – бывший соляной завод) Володя отснимает психодиллический кадр – на гранитной тумбе сидит Роберт в позе лотоса – и постепенно растворяется в воздухе, оставляя после себя вечернюю пустоту.
И вот впереди проклевывается Забайкальск – унылое узилище пыльных улочек, бетонных заборов, где центр цивилизации и самое чистое место – вокзал. Поезд уплывает в депо менять колесные пары, разношерстная толпа челноков, китайцев, транзитных иностранцев и нас, несущих передовое знамя культурного обмена с Поднебесной, заваливается в здание вокзала. Все слегка взволнованы и напряжены – впереди таможенный и пограничный осмотр, черт его знает, с людьми в форме лучше не шутить – обратно пилить не хочется! А.М. раздает ЦУ – как вести себя при досмотре, чего лучше не делать. Выясняется, что не делать лучше ничего, а на все вопросы посылать погранцов… к руководителю группы.
Забайкальск нарочито советск – словно всеми силами пытается удержать натиск бурно развивающегося соседнего Китая, не допуская ни малейших вольностей в архитектуре, одежде – и еде: ни намека на китайский ресторан, в буфете заправляют почему-то грузины, газировка, судя по цене, добыта из секретных подземных источников, обнаруженных при закапывании танков вдоль контрольной полосы.
Состав подан на перрон, мы загружаемся в душное купе – ведь кондиционеры, конечно же, не работают на стоянке (почему в Китае – работают?). Тишина, все притихли, челноки уже почти протрезвели. Хлопает дверь тамбура, появляются румяные девахи в зеленой форме – пограничники. Девчонки властные, опытным взглядом определяют торгашей, парой слов шпыняют слегка распоясавшихся в предверии дома китайцев. С нами разговор короткий – по всему видно, что лохи или туристы, поживиться нечем. Паспорта собраны, все о’кей.
Следом проходят таможенники, легкий шмон полок, пара рюкзаков наугад – а долларов у вас сколько? Сколько-сколько? Всего-то… Так, понятно, счастливого пути. Безошибочно вылавливают китайца с непродекларированными долларами – без всякой служебной собаки, вероятно, по выражению лица. Знай наших, желторукий друг.
Глава 2
«Границу будем переходить маленькими
группами, по два-три миллиона…»
И вот, наконец, через пять часов копчения, дается добро на выезд поезда Москва-Пекин из границ Российской Империи. Туалеты по-прежнему закрыты, но что это по сравнению с душевной бурей, которая поднимается при виде оранжевых башенок с загнутыми краями крыш – Манчжурия, Мань-Чжоу-Ли, робкий привет загадочного еще Китая отмороженным русским туристам. Минут десять тянутся укреп-районы, редкие блиндажи, кое-где виднеется торчащий из земли ствол или танковая башенка – да, были раньше, видать, горячие деньки на советско-китайской границе, но сейчас вспоминать об этом как-то не хочется. Здравствуй, Китай, здравствуй, Родина Лао-Цзы, Конфуция, всего мирового кунфу и цигуна, пятитысячелетняя цивилизация, подарившая миру шелк и бумагу, компас и порох, книги и чай, соевый соус и пельмени, утку по-пекински и свинину в сладком подливе с ананасами, суп из креветок и фу-цзу-мала, па-сы-пхинго и юй-сян-жоу-сы… ох, простите, увлекся.
Да, итак, мы прибываем на перрон в Манчжурии, мы сходим на этот перрон, мы дышим китайским воздухом – поверьте, он другой! – и слегка ошалеваем от непривычной атмосферы. Жизнь в Китае двигается быстрее, чем у нас, китайские суставы смазаны соевым соусом на много столетий вперед – больше шума, быстрее и выразительнее речь, пестрые свободные одежды, конечно же – больше, много больше народа, кипучая торговля – без особой напряженности, как-то легко и азартно, больше странных запахов, музыки (в Китае музыка играет ВЕЗДЕ) – легкой, мелодичной, но вполне современной, больше неона и всяких фонариков. И все это – всего лишь в пределах маленького перрона международного вокзала заштатного окраинного поселка. Что же нас ждет дальше? Нас одолевает легкий кризис провинциализма, который решено преодолеть несколькими бутылками китайского пива и блинчиками кань-тоуфу – плотный соевый сыр. А также куплены пакетики с малопонятными острыми грибами и жареный арахис. Ждем китайскую таможню, вечереет, откуда-то заманчиво тянет незнакомой кухней. Вертим в руках первые юани, Сан-Сеич монотонно объясняет Михаилу Викторовичу китайский счет. К Роберту и Алинке периодически обращаются по-китайски, принимая за своих. Фраза «Я не китаец, я русский» в устах Роберта, чистокровного корейца, вызывает у аборигенов подозрение – издевается, может? У Алинки, по-крайней мере, вполне европейский цвет лица, да и по-китайски она изъясняется более свободно. Все это веселит компанию наряду с прибаутками Владимира Владимировича. Темнеет окончательно…
У китайских пограничников есть комьютер! По этой причине или нет, но формальности проворачиваются вдвое быстрее, чем у нас. Китайские таможенники одеты в белые рубашки и кажутся немного игрушечными – то ли тощие, то ли вышколены. Тем не менее разговаривают жестко и так же, как наши, не терпят лишних разговоров и непонятливых. Ху-чжао? (паспорт) Вот тебе, плиз, мой ху-чжао. Турист? А то! (дано указание по-китайски не разговаривать – перепутаешь тоны, чего доброго, и сиди в КПП до следующего поезда)
Ура! Мы идентифицированы китайским КГБ как честные туристы, не шпионы и не контрабандисты, и не – упаси боже, даже иностранцам смертная казнь – торговцы наркотиками. Уже уходя, офицер поинтересовался у А.М., куда едем – в Шаолинь, вестимо. Последовала героическая история о бурной кунфуистской молодости, постная рожа под фуражкой расплылась в улыбке. Эх, поехал бы хоть сейчас с
