пластырем, камера невинно болтается на ремне через плечо, как будто так и надо – снимаешь, а никто и не понимает. Внутри залов довольно сумрачно, так что качество записи не всегда удовлетворительное. Зато в эксклюзиве не откажешь! Снимаем фрески, которым не менее тысячи лет – монахи тренируются во дворе, странные стойки, непохожие на современное кунфу, но приемы узнаются. Видимо, художники отнюдь не гнались за реализмом, стремясь скорее передать дух движения, а не фотографическую пластику. Большинство фресок в ужасном состоянии – поблекшие, местами стертые, местами исчерканные чьими-то варварскими надписями. Возможно, сейчас просто не знают, как их реставрировать, и ждут, пока фрески окончательно не обветшают, чтобы на их месте нарисовать свежие копии. Говорю это потому, что прочие детали убранства храма активно реставрируются – крыши, колонны, стены и многое другое.
В некоторых залах, дождавшись, пока схлынет очередная группа туристов, делаем поклоны. По сути своей, выполнение поклонов – очень интимное занятие, не терпящее спешки и показной формальности. В каждом буддийском храме есть залы с алтарем – это возвышение, на котором может стоять статуя Будды или одного из буддийских святых, зажжены свечи или хотя бы благовония. В разных местах вся эта атрибутика сильно варьируется по размерам и богатству отделки. Для поклонов перед алтарем ставится скамеечка или подушечка под колени, иногда просто рисовая подстилка. Любой желающий (совсем не обязательно буддист) может подойти, взять из пачки несколько палочек-благовоний, зажечь их и воткнуть в чашку с пеплом, где уже обычно догорает несколько таких палочек; после чего следует сложить ладони на уровне груди и поклониться алтарю (или Будде) стоя; затем делается три или более поклонов с опусканием на колени: сначала на землю ставится одна ладонь и колено, затем другие, человек сгибается и касается лбом пола, при этом обе ладони разворачиваются кверху; вставание в обратном порядке. Это самая простая разновидность поклона – например, в тибетском буддизме распространены простирания – когда с полного роста нужно постепенно простереться на земле, выпрямив руки и ноги. И есть даже особо суровые практики паломничества в святые места, когда путешествие выполняется не пешком, а именно простираниями (правда, в этом случае на колени и локти привязывают деревянные накладки)! Цель всех этих практик поклонов – выяснить, насколько сильна гордость и нетерпение человека. Гордые не кланяются, как сухие толстые деревья – и поэтому первыми гибнут под ураганным ветром!
Кроме того, в таких официальных храмах, как Шаолинь, перед алтарем часто ставят урну для подаяний – ящик с прорезью наверху, в которую кидают деньги (можно делать подаяния ценными вещами или чистой пищей – фруктами, мучными изделиями – не мясом; тогда их ставят прямо на алтарь). В Шаолине у этих ящиков передняя стенка – стеклянная, и за ней видна кучка юаней, долларов, марок или франков, чуть реже – рубли. Все средства должны идти на ремонт монастыря и обеспечение монахов.
Камера беспристрастно запечатлевает алые полотна стягов над алтарями – на них золотом вышиты буддийские девизы или короткие стихи, темно-красные стены и колонны, серые плиты каменного пола, тусклое золото статуй… Огромный трехметровый Будда слегка улыбается, равно спокойно глядя и на суетящихся туристов, и на серьезных монахов, и на наши любопытные чужеземные лица.
Недалеко от центрального входа расположен зал Цзиннало – легендарного воина, одного из духов- хранителей Шаолиня. По легенде, он был индийцем – его имя на санскрите звучит как Кинара – и некоторое время просто жил в монастыре, работая истопником на кухне. Никто не обращал на него особого внимания, пока не случилась беда: очередная шайка лесных разбойников, каких было немало в те времена в Хэнане, решила поживиться монастырскими сокровищами (ведь влиятельные люди и сам император частенько дарили монастырю ценные подарки). Очевидно, завязалась вооруженная потасовка, в которой миролюбивым монахам не светило выйти победителями. Тогда Цзиннало в гневе выхватил из очага длинную горящую палку и набросился на грабителей. Его искусство боя шестом было столь хорошо, что разбойники бежали. Якобы с тех пор в Шаолиньском кунфу развились стили работы с шестом, один из которых так и называется – «Шаохогунь» – «Шест горящей палки». Сейчас в зале стоит три статуи Цзиннало, символизирующие три его аспекта: обычный-повседневный (коричневый цзин-на-ло спокойно взирает на входящих, скрестив руки на груди – голый по пояс, босой и весьма мускулистый), божественно- медитирующий (из головы патриарха шеста устремляется к небесам некий дух, похожий на уменьшенную копию его самого) и наконец, гневный: двухметровый Цзин-на-ло с выпученными глазами и яростным оскалом угрожает зрителю толстенным шестом. Цзиннало олицетворяет боевой дух Шаолиня и уважается всеми, кто занимается традиционным кунфу.
Полуденная жара спадает, но туристов во дворах храма еще много. Направляясь к последнему, верхнему залу Тысячи Будд, удается схватить на камеру забавную сценку: у ящика с мороженым и охлажденной газировкой спит в деревянном кресле-качалке мальчишка лет десяти, убаюканный монотонной буддийской мелодией, постоянно играющей в монастыре. Рот открыт, одна рука расслабленно свесилась вниз. Монах спит, служба идет!
А вот конец заката, и нам ударило в голову после всех дневных приключений еще и сбегать на пещеру Дамо! Роберт, Володя и я пыхтим по ступенькам, стремясь успеть на вершину до темноты. Но не успели – не учли скорость захода солнца в этих краях. Горькое разочарование операторам – легкий, почти незаметный внизу туман в проекции с вершины напрочь смазывает картинку ночного Шаолиня, оставляя нам лишь размытые световые пятнышки и редкие полоски неоновой рекламы вдоль главной аллеи. Зато на западе солнце еще не погибло, и мы несколько минут любуемся контуром горной гряды по другую сторону перевала, подсвеченным оранжевым светилом. Спуск обратно – нелегкая задача в темноте, приходится постоянно напрягать голеностоп в поисках ровной ступеньки, поэтому к домику первого патриарха ноги здорово гудят. Ночные цикады ошалело звенят нам вслед, скрадывая звук усталых шагов. Всем спать!
Какими долгими не казались дни пребывания в Шаолине, все же и они подходят к концу. Странно, но в это не верится – ведь первый визит в древнюю столицу Чань всегда такой сказочный! И для многих в этом сокрыта определенная опасность – вот вернешься ты домой, в холодную Россию, и что там делать? Где там горы Суншань? Как тренироваться, если ты не в зале Тысячи Будд? Как медитировать, если ты не в пещере Дамо?
Ответ давно уже дан в одном известном чаньском коане: «Где находится монастырь Шаолинь? Он находится там же, где и ты». Лишь тот, кто и раньше был близок сердцем Шаолиню, сможет оставаться верным ему и после отъезда. Сам по себе Шаолинь не открывает тебе ничего принципиально нового, он лишь яснее показывает, кто ты есть на самом деле. А тем, кто забыл или пребывает в заблуждении относительно своих истинных качеств – напоминает.
Последний вечер в Шаолине. Тренировки у Фу уже закончены, все мыслимые и немыслимые сувениры уже куплены, фотопленки отсняты, большинство вещей и оружие упакованы. Время уже почти шесть, ворота в храм скоро закроются для посетителей. Заряжаю камеру и иду снимать Шаолинь без спешки, не гонясь за интересным кадром. Поднимаюсь до верхнего зала и оттуда медленно схожу вниз, последовательно записывая один двор за другим. Часто просто ставлю камеру на теплый камень ступенек и пишу неподвижный ракурс. Людей почти нет, монахов не видать – после вечерней службы большинство заканчивает работу и расходится по кельям. Для осмотра монастыря сейчас самое удачное время – уже не жарко, еще не темно, тишина и покой. Легкий дымок от многочисленных благовонных палочек, которые ставят прямо в залах или перед входом в них – для этого есть специальные большие чугунные урны – этот дымок еще не совсем рассеялся, и теперь странным образом смешивается со звоном колокольчиков – их подвешивают на углы крыш вместе с красными бумажными фонарями, где они раскачиваются ветерком, отгоняя злых духов.
Постепенно спускаясь вниз, дохожу до аллеи стелл. Но главный вход уже заперли, и я сворачиваю вбок – во двор деревянных монахов. Оглядываюсь вокруг, ожидая, что вот-вот какой-нибудь служитель подойдет ко мне со строгим внушением – ведь время-то уже не туристическое… И обнаруживаю с удивлением, что в этом огромном дворе я совершенно один! Хотя, пожалуй, не один – за время нашего общения с Шаолинем мы как-то привыкли одушевлять это имя, воспринимая храм как некое самостоятельное существо; и сейчас я остался с ним один на один! Ощущение столь явное, что желание снимать как-то угасает, и я просто опускаюсь на деревянную скамеечку и молча сижу, вслушиваясь в окружающую тишину. И хотя по характеру я скорее материалист и скептик, но этот вечер хочется считать подарком от духа-хранителя храма, как прощальную фотографию на память о Шаолине. Китайские буддисты называют такие моменты «чин цзин» – «чистота и покой», имея ввиду состояние души, а не внешнюю обстановку. Остановись, мгновение!
И вот утро того самого дня, вечер которого мы встретим уже не в Шаолине! Встаем рано, с запасом
