Лучникова.

— Фальшивка! — вскричал Игнатьев-Игнатьев. — Дневник — фальшивка!

Глаза его явно замаслились, он явно испытывал сейчас сладостное страдание, какое бывает у юнцов, когда в их присутствии говорят о предмете их любви, пусть и неверном, пусть подлом, но страстно желанном.

— Дайте мне хоть немного выпить, Марлен Михайлович, — жалобно попросил Игнатьев- Игнатьев. — Налейте хоть капельку.

— Принесите из бара пару бутылок, — строго сказал ему Востоков. — Запишите на счет ОСВАГа.

— Слушаюсь. — Игнатьев-Игнатьев выскочил из номера. Востоков выключил телевизор. В наступившей тишине послышалось завывание норд-оста, или, как его здесь называют, «боры». Луч прожектора осветил изрытый волнами морской горизонт.

— Мне так давно хотелось поговорить с вами, Марлен Михайлович, — сказал Востоков.

Марлен Михайлович засмеялся. Сердце его было полно молодой отваги. Ему казалось, что он видит вперед все ходы этих запутавшихся в собственных хитростях людей, видит нелепый смысл их игры, поскольку он, Марлен Михайлович, знает главную и основополагающую причину всей неразберихи. С молодой отвагой он полагал эту Основополагающую мерзостью и вздором.

Востоков вздохнул.

— Как все безобразно запуталось! Послушайте, Марлен Михайлович, скажите мне откровенно, вы- то сами, одно из главных действующих лиц, понимаете, что происходит?

— Дело не в том, понимаю или нет, — сказал Марлен Михайлович. — Я, благодаря своему воспитанию и образованию, в отличие от вас, товарищ белогвардеец, вижу Основополагающую…

В номере вновь появился Игнатьев-Игнатьев. На этот раз «коммуниста-нефтяника» привел, зажав нос и верхнюю губу в болевом приеме, профессор Коккинаки, он же полковник Сергеев.

— Собирался выстрелить нейропаралитическим патроном прямо в вас, господа, — сказал Сергеев, отшвырнул Игнатьева-Игнатьева, сел в кресло и вынул из атташе-кейса три бутылки «Сибирской водки».

— Отдайте мне мой дневник, господин Коккинаки, — хныкал Игнатьев-Игнатьев. — Верните грязную фальшивку. Марлен Михайлович весело оглядел присутствующих.

— Братцы мои, да я вижу, вы здесь все свои. Сергеев улыбнулся.

— Нет-нет, не совсем так, но мы делимся некоторыми данными. Без такого обмена intellegence service невозможна. Не так ли, коллега Востоков?

Востоков, на удивление Марлену Михайловичу, никакой искательности к Сергееву не высказал, а, напротив, как бы и не удостоил вниманием.

— Не можете ли вы закончить свою мысль, Марлен Михайлович? Вы сказали, что знаете Основополагающую?..

— Вот именно. — Марлен Михайлович налил себе в стакан немного виски, немного шампанского и долил до краев водкой. — Основополагающая крутит нас всех в своем водовороте, превращает нашу жизнь в абсурд, нашу работу в бессмысленную трату времени и денег. Всех нас, и марксистов и монархистов, и цээрушников и кагэбэшников, она закручивает в водовороты, она плывет, неумолимая, могучая, светящаяся акула!

Все замолчали. Возникла неловкая пауза.

— Впечатляюще, — неуверенно пробормотал Востоков. Новая пауза, неловкая тишина. Тихое бульканье — Игнатьев-Игнатьев деликатно глотал водочку.

— Есть предложение, — сказал господин Коккинаки. — Мы все мужчины. — Он бросил взгляд на Игнатьева-Игнатьева. — Или почти все. Давайте напьемся сегодня под «бору»? Напьемся по-свински и поедем к девкам в Малый Бем. Кстати, Лопатову в «Бангкоке» уже проломили бутылкой голову.

— Иногда это нужно, — сказал Востоков.

— Жалею, что иногда, а не всегда, — сказал Марлен Михайлович. — Как подумаю об этой кошмарной светящейся курве, так и не просыхал бы никогда с проломанной башкой. Попробуйте мой коктейль, товарищи штирлицы. Меня уже качает, как в море. Кстати, что это там за огни, прожекторы, мигалки? Может быть, уже началось?

— Когда начнется, мы будем знать, — сказал Сергеев. — Тут всегда при норд-осте адмирал Вирен выводит свою эскадру на тренировку, ну, а нашим из Новороссийска тоже дома не сидится. Да и американцы летают, фотографируют. А на фуя? — спросил он всех присутствующих.

— Это ее дела, — загадочно усмехнулся Марлен Михайлович и показал рукой движение большой рыбы.

Все засмеялись. Зазвонил телефон. В трубке послышался голос не кого-нибудь, а именно Андрея Лучникова. Он говорил очень торопливо:

— Марлен, мне удалось оторваться от Ти-Ви-Мига и от своего конвоя. Я в пятистах метрах от тебя, у самого пляжа, в баре «Трезубец». Приходи немедленно.

— Однако у меня гости, — пробормотал Марлен Михайлович. — Милейшая компания. Беседуем об Основополагающей.

— Я знаю, кто у тебя, — пробарабанил Луч. — Постарайся их обмануть. Это единственный шанс.

— Добре, добре, — хитровато засмеялся Марлен Михайлович. — Мои любезнейшие гости очень заинтригованы. Сейчас я и вас сюда притащу, дружище! Разыграем партию политического покера под рев норд-оста. Помните песню? «И битый лед на всем пути, и рев норд-оста. К коммунизму прийти не так-то просто… „. — Он повесил трубку и весело глянул на «гостей“. Разведчики смотрели на него профессиональными взглядами. Бедняги, подумал Марлен Михайлович, им кажется, что они все знают, что направляют события, между тем нет, пожалуй, более неосведомленных и более жалких прислужников главной суки, Основополагающей. — Лучников звонит, — сказал он.

У разведчиков профессионально не дрогнул ни один мускул, между тем как обвисший над стаканом «Сибирской» «коммунист-нефтяник» вскочил, разлил, уронил, задрожал девичьим трепетом.

— Он внизу, в баре. Сейчас приведу его сюда, — сказал Марлен Михайлович.

— Я этого не переживу, — пробормотал Игнатьев-Игнатьев.

— Миссис Паролей с ним? — быстро спросил Востоков.

— Он один.

Марлен Михайлович вышел из номера, прихватив с собой ключ, и заблокировал замок. Пока будут выбираться отсюда, мы смоемся, подумал он. Куда смоешься, мелькнула мысль, в море?

В холле отеля он подошел к дежурному городовому, показал свой паспорт и пожаловался, что к нему, советскому дипломату, ввалились какие-то пьяницы и мешают отдыхать. Коп тут же побежал вызывать патруль. Нахалы, осмелились нарушить покой «советского товарища».

Марлен Михайлович между тем выбежал из отеля и рванул по пустынной, короткой и темной улице, где кипели под яростным ветром можжевеловые кусты и светились лишь

окна двух-трех баров. В конце улицы бухала и взлетала над парапетом накатная волна норд- оста.

Тут только, почувствовав пронизывающий холод, Марлен Михаилович сообразил, что он выскочил на улицу даже без пиджака, в одной жилетке. Он добежал до парапета, увернулся от очередного удара волны, увидел справа и слева пляж, заливаемый пенным накатом, дикую пляску огней в черном мраке, подумал, что, может быть, это ночь окончательного решения всех проблем, весело спутал мокрые волосы и тогда заметил в цокольном этаже массивного и безжизненного здания три светящихся теплых окна. Это был бар «Трезубец». Волна останавливалась в метре от его крыльца. Гибельная ночь осталась позади, как только он переступил порог: в теплом баре пахло крепким кофе, табаком, играла музыка.