как существующей при наличии супертехники обнаружения и подавления.

— Мне кажется, что у оппозиции такая же супертехника самозащиты, — вставил Библ.

Капитан не ответил. Он приподнялся в кресле, словно собирался вскочить, и прислушался. По коридору внизу простучали чьи-то шаги, потом послышался звук падающего тела и нечленораздельный, почти звериный вопль.

— Включи свет внизу, — кивнул Капитан Малышу, сидевшему у пульта, и выбежал на площадку за дверью, откуда Малыш с такой лихостью опрокидывал вражеские колонны.

Один за другим протиснулись в дверь и остальные. Яркий люминесцентный свет выхватил из темноты коридора фигуру гедонийца в голубых плавках. Лежа на животе в лохмотьях спаленных мшаников, он барабанил ногами по полу, как раскапризничавшийся ребенок, и нестерпимо визжал.

— Откуда он? — удивился Капитан.

— Не успел скрыться с лесом, — пожал плечами Малыш.

— Должно быть, забрался куда-нибудь, — предположил Алик. — Двери открыты, от наших гранат дым и вонь, заблудился, запутался, а может быть, и сознание потерял.

— Возьмем его наверх, — предложил Капитан, — и попробуем объясниться.

Отчаянно сопротивлявшегося парня с трудом втащили по лестнице в комнату и бросили в кресло. Он прижался к спинке и затих, недоуменно оглядывая окружающих. Взгляд его, любопытный и злой, однако не обнаруживал страха.

— Где я? — мысленно спросил он, и все поняли.

— У друзей, — сказал Капитан.

— Я вас знаю, — продолжал вглядываться гедониец, — вон того и этого. — Он показал на Малыша и Алика. — Они и тогда дым пускали.

— Как ты сюда попал? — спросил Малыш.

— А мы настигли вас еще днем. До заката солнца. Подстерегли за лесом, а тут — ваше черное облако. Я упал. Трудно дышать. Только выполз — еще облако. Сбоку дыра — мягко. Потом ночь. Проснулся — побежал. Темно. Леса нет.

— Это он на склад залез, — сказал Алик. — «Сбоку дыра — мягко». А это дверь и маты.

— Почему вы жужжите? — спросил гедониец; русая борода окаймляла его лицо, как сияние.

— Ладно, — сказал Капитан, — это мы думаем так. Шумно. А чего ты орал?

— Есть хочу. Приказал — нет еды. Приказал еще раз — ничего. Рассердился.

— Дай ему малинового желе, — сказал Капитан Алику.

Алик вскрыл банку и протянул ее меднокожему. Тот высосал ее не отрываясь, швырнул на пол и тотчас же послал мысленный приказ:

— Еще!

Алик вскрыл вторую банку. Гедониец, урча, расправился с ней столь же поспешно и потребовал третью.

— Я не знаю, что они там едят, — сказал Капитан, — но двух банок, полагаю, достаточно. Слишком много кислоты.

— Нельзя, — кивнул Алик гедонийцу и развел руками. — Нету больше. Нельзя.

Гедониец моргал глазами, явно не понимая.

— Ты знаешь, что такое игра? — подсказал Библ. — Так вот правила игры запрещают больше двух банок. Понял?

Что понял гедониец, никто не узнал, потому что его в этот момент заинтересовал «хлыст» Алика, оставленный на столе. Предмет сей для меднокожего пояснений не требовал. Он тут же схватил его, и белая молния резнула по лицу Алика.

Тот вскрикнул, прижимая ладонь к глазам. Вторая молния обожгла руку Библу, бросившемуся на помощь Алику. Гедониец заржал, размахивая своей сверкающей плеткой. Третий удар предназначался Малышу, но реакция последнего оказалась быстрее. Он бросился под ноги бородачу в плавках и опрокинул его на пол. В ту же секунду «хлыст» был уже у него.

— Роговица не повреждена, — сказал Библ, осмотрев глаза Алика, — отреагировали только кончики нервов. Чисто болевое оружие, — он помахал рукой, — до сих пор жжет.

— Зачем ты это сделал? — спросил он у гедонийца.

Тот засмеялся:

— Хорошо бить! Жжет. Болит. Весело.

— Хорошо, говоришь? — грозно спросил Малыш. — А когда тебя бьют? Вот так. — И могучая длань его хлестнула по волосатой щеке. — Весело, да? — И вторая пощечина швырнула бородача к стенке.

— Оставь его, — сказал Капитан, — это же несмышленыш.

А несмышленыш уже ревел, как выпоротый мальчишка, размазывая кулаком слезы по взлохмаченной бороде.

— Возни с ним не оберешься, — сказал Библ. — Придется сделать укол. Проспит сутки, а за это время поищем где-нибудь зеленый миражик и подбросим это сокровище его родичам.

— Такой мир не имеет права на существование, — зло проговорил Алик; глаза у него уже не болели. — Даже в волчьей стае живут дружнее, а эти как пауки или скорпионы. Их с колыбели переучивать надо. С той минуты, как им соски с кашицей дают.

— Их не переучишь, — сказал Капитан, — однозначность биологических циклов запрограммирована тысячелетие назад и на тысячелетия вперед.

— Тогда надо сломать программу.

— Как?

Алик молчал.

— Не знаешь? И я не знаю. И я еще не готов для второй встречи с Учителем.

— Сматываться надо отсюда, — сказал Малыш. — Ничему мы их не выучим и ничему не научимся сами… Слишком хитра наука, а концы спрятаны.

Капитан и Библ переглянулись: они-то знали больше, чем другие. «Пожалуй, все-таки раненько делать выводы, Библ», — сказал взгляд Капитана. Библ усмехнулся: «У нас есть еще завтрашний день». А вслух сказал:

— Мне еще не до конца ясна роль Голубого города. А это, пожалуй, самое важное звено — в ожерелье Гедоны.

— Завтра узнаем, — резюмировал Капитан.

— Кто? — встрепенулся Алик.

— И ты в том числе. Все четверо. Потому я и настаиваю на том, чтобы шлемы никто не снимал до завтрашней встречи. У них нет телепатического общения, и шлемы нужны как средство коммуникаций. Они помогают им понимать наш язык. Даже то, что мы думаем сейчас и будем думать до завтрашнего дня, мысли, выраженные в словах, и зрительные образы во время сна — все это сохранят, расшифруют и донесут до них наши шлемы.

— Коллектор языковой информации, — уточнил Библ.

Именно лимонно-желтая дорожка должна была привести их к цели.

— Вот эта? — шагнул вперед Алик и тут же отступил, остановленный взглядом Библа.

— Нет, не эта. Подождем.

Они стояли у самой границы неправдоподобного Голубого города, где дорожки-'улицы', сменяя одна другую с быстротой, уплывали в цветную сумятицу поразительных архитектурных форм. Город подымался к небу пирамидой плоскостей, вершина которой, как Эверест, скрывалась в густом голубоватом тумане. Не то снег, подкрашенный синькой, не то вьюга в далеких высотах, отразившая бирюзовое солнце. «Улицы», проползавшие у подножия пирамиды, не имели резко очерченных границ. На переднем плане — цветная эскалаторная дорожка-лента без заборов и утолщений, на заднем — темные пролеты туннелей и