обороны предложил рыть щели, укрытия, заготовлять песок и воду.

Весь маленький городишко был на ногах. Мальчики таскали в мешках и лукошках песок с берега, девушки наполняли бочки, кадки, ведра и прочую домашнюю посуду водой, мужчины рыли щели во дворах и закладывали отдушины в подвалах кирпичом и камнем, домохозяйки заклеивали стекла окон крест-накрест полосками бумаги.

Работы обнаружилось сразу столько, что Костя едва справлялся с ней. А ведь надо еще быть в курсе событий, знать, что случилось и что ожидается, наведаться к Борьке, у которого ногу раздуло бревном, повидать Славу, который весь день ходит как пришибленный. Костя даже накричал на него и обозвал «мокрой курицей». Знает ли он, что сказал Аносов? Все должны быть в строю. А он что делает? Уж не думает ли он держаться за маменькин подол или, чего доброго, прятаться вместе с девчонками в подвале? Костя, во всяком случае, не намерен прятаться.

Пока он помогал тете Даше заклеивать окна и делать светомаскировку, пока таскал песок и воду, в его беспокойной голове возник план, который он хотел предложить Славе и еще одному товарищу — Семе Шевелевичу. Но тут подъехали дроги гробовщика.

Дюжий толстый Данила Галаган, молдаванин, прежде арендовавший огороды за Казанкой, недавно сделался гробовщиком. Он слез с дрог, высморкался и спросил грубым голосом:

— Кого еще? Давай! — Будто за дровами приехал.

Тетя Даша успела вместе с соседками обмыть и переодеть Федосью. Ее положили в новенький гроб; Галаган наколотил гроб и отвез на кладбище. Костя и тетя Даша шли за гробом пешком. Люди останавливались, смотрели на них, старухи крестились и утирали глаза.

На кладбище могильщики еще только рыли могилу, пришлось ждать. Это были уже четвертые похороны сегодня. Потом тетя Даша и Костя простились с Федосьей, и гроб опустили в могилу. Никто ничего не говорил.

У Кости было нехорошо на душе. Все-таки он зря бранился с Федосьей. Еще нынче она звала его завтракать, а он не пошел. Если бы он послушался, может быть, ее и не убили бы.

С кладбища тетя Даша ушла в детский сад, которым заведовала, а Косте велела возвратиться домой. Но Костю мучила мысль о Федосье и не хотелось оставаться одному дома. Он отправился к Семе Шевелевичу.

Сема рыл щель во дворе. Выслушав предложение товарища пойти к Славе Шумилину, он снова взялся за лопату:

— Ладно, приду.

Славу Костя нашел осматривающим отцовскую лодку. Оказывается, он задумал смастерить мачту из запасного весла и парус из старой холстинковой шторы, которую разыскал в кладовой. Пользуясь общей сумятицей, отсутствием отца, он растянул ее на земле, прикидывая, выйдет из нее парус или нет.

Костя не стал критиковать затею товарища, как, вероятно, сделал бы в другое время, а тотчас потребовал ножницы, суровые нитки и толстую иглу и, вооружась ножницами, безжалостно принялся резать и кроить бедную холстинку.

Пока мальчики возились с парусом, явился Сема Шевелевич. Теперь Костя мог изложить свой план. Он заключался в том, чтобы установить наблюдательный пост на голубятне во дворе Познахирко или на крыше Славиного дома, откуда далеко видно море. Раз фашисты позволяют себе такие подлости, нужно быть начеку. В случае, если замечено будет что-нибудь подозрительное, немедля семафорить фонарем с цветными стеклами, которого у Кости еще нет, но который необходимо раздобыть.

План обсудили и приняли. Слава вызвался достать морской бинокль отца.

— А фонарь где взять? — спросил Сема.

Долго думали над этим и, ничего не придумав, решили подавать сигнал тревоги свистком футбольного судьи, который имелся у Семы. Один продолжительный свисток — замечено неизвестное судно, два коротких — самолет, три коротких — пожар. При трех коротких будить всех в доме.

Бросили жребий на спичках: кому какую стоять вахту. Косте выпало с полуночи до трех, Славе — с трех до шести, а первым — Семе Шевелевичу. Сема ушел домой, с тем чтобы вернуться, когда стемнеет. Костя и Слава остались вдвоем.

У них было еще много работы: смастерить шкоты из бельевой веревки, приладить парус к мачте, проверить подъем и спуск паруса. Но они продолжали сидеть возле лодки и молча смотрели на море, которое казалось теперь другим, неведомым и опасным. Все вокруг, казалось, таило опасность. Война упала на них, как ястреб с неба. Разве могли они в это поверить еще вчера, даже утром сегодня, когда весело прыгали в пене прибоя!

— Что же сидеть? — сказал, наконец, будто просыпаясь, Слава. Он поднялся, стряхнул с себя песок.

Костя продолжал сидеть. Ему очень не хотелось идти домой.

— Федосью мы схоронили. Галаган гроб привез… — проговорил он медленно.

Слава кивнул головой. Он видел, как привезли гроб и как шли за гробом Костя и его тетка, но не решился подойти к ним. Теперь ему было совестно. Но Костя не замечал этого: он занят был своими мыслями.

— Знаешь, Слава… вот ты разбери, тебе виднее, — сказал он быстро и даже побледнел. — Помнишь, Федосья звала меня завтракать? Как ты думаешь, если бы я сразу пошел, осталась бы она в живых? Только ты прямо, начистоту.

— Что ты! — удивился Слава. — И тебя могли убить, и меня, а Борьку вот ранили.

— А все-таки…

— Перестань, пожалуйста! — прикрикнул на товарища Слава. — Что это ты выдумал? И… знаешь, оставайся-ка ты у нас. Все равно нынче не спать.

— Ладно, — сказал Костя. У него немного отлегло от сердца.

Ночь все трое провели вместе. Сема Шевелевич сидел на крыше и не спускал с моря глаз, вооруженных биноклем, который вместе с подробным наставлением вручил ему Слава. А свободные от вахты Слава и Костя успели побывать в детском саду, узнали, что тетя Даша остается там на ночь дежурить. Костя принес ей ключ от дома и получил разрешение ночевать у Славы. После этого оба товарища уселись на веранде в полной боевой готовности и отказывались лечь спать, хотя мать Славы звала их несколько раз.

Они слышали, как она ходит по комнатам, наведывается к маленькой Лилечке, сестренке Славы, что- то складывает, перекладывает, убирает, слышали ее вздохи. Потом она вышла на веранду, постояла, кутаясь в шаль, сказала:

— Папа уехал с дядей Мишей, мы одни… Что с нами будет, мальчики? Уезжать надо.

— Что вы? — возразил Костя. — Зачем уезжать? Вы зря волнуетесь. Женщины вообще любят волноваться.

— В самом деле? — Мать Славы невольно улыбнулась. — А мужчины?

— Видите, мы дежурим, охраняем вас.

— Спасибо. Теперь я могу быть спокойна, если двое таких мужчин охраняют меня… Нет, дети, спать, спать!

Она еще долго не уходила с веранды, вздыхала, звала ребят в комнату. Только когда она ушла к себе, Слава и Костя успокоились.

Темнота скрывала море, берег и город. Не видно было привычных огней ни на пристани, ни на бульваре, ни в окнах домов. От этого темнота казалась особенно густой.

— Ребята! — послышался голос с крыши. — Окно светится… проверьте!

Костя и Слава принялись смотреть и увидели, что верно: справа, за бульваром, светится, как фонарь, чье-то окно.

— Вот раззявы! — рассердился Костя. Он крикнул вверх: — Сейчас, Сема! — и к Славе: — Ты оставайся, а я сбегаю… узнают у меня, почем сотня гребешков!

Светилось незамаскированное окно в доме Данилы Галагана. Сам Данила, его жена, такая же толстая, как он, и сыновья сидели за столом и ужинали. Даже выпивали неведомо с какой радости. Возмущенный этой картиной, Костя громко постучал в окно.

— Кто там? — крикнула сварливым голосом Галаганиха.