женщину, перевезя ее в Юту, а затем, когда она окажется далеко от дома, отделенная от него океаном и континентом, потребовать, чтобы она стала моей женой. Я знавал Святых, которые так и поступали с иностранками — взрослыми женщинами и даже юными девушками лет четырнадцати-пятнадцати. Это отвратительно, и я всегда сожалел, что Бригам никогда не выступал против таких вещей. В мои намерения такое не входило, однако я не мог прямо обсуждать брак с миссис Кокс, пока сначала не обсужу это с моей любимой Элизабет.
— А я вот чего сделаю. Обмыслю это сегодня ночью, а утречком вам скажу.
Даже мне самому огорчительно оглядываться на себя и на эти события и рассказывать здесь о тех пылких чувствах, какие начало любви порождает в зрелом мужчине. Но так как я обещал, что это будет полный и правдивый рассказ, я предам бумаге и то, как бурно колотилось сердце в моей груди. Мне хотелось распахнуть дверь, выбежать на улицу и кричать от радости! Я тогда понял: она приедет в Юту, и я знал: она выйдет за меня, когда миссис Уэбб даст на это свое согласие, и я признаюсь: мои мысли мчались галопом на много месяцев вперед, к нашей брачной ночи, когда я наконец смогу коснуться этого прелестного создания и она станет моей.
Момент прощания был каким-то неловким. Подъехал экипаж за нашими сундуками. Лошади праздно перетаптывались в грязи, пока мы прощались и никак не могли распроститься с миссис Кокс. Гилберт, миссис Кокс и я стояли у ворот дома, каждый с кривоватой улыбкой на губах, которую можно было истолковать как угодно. Когда мы с Гилбертом уже сидели в экипаже, миссис Кокс просунула в дверь голову:
— Я не говорю вам — прощайте. Мы прям вслед за вами приедем, через месяц всего.
— Когда вы приедете, Святые с радостью будут вас приветствовать, — пообещал я.
— Я об этом позабочусь, — сказал Гилберт.
Экипаж двинулся прочь. Мы оба — отец и сын — обернулись, чтобы полюбоваться миссис Кокс, стоявшей у плюща, увивавшего ворота ее дома. Юные красно-зеленые его листья трепетали от ветерка, лаская ее шею и щеку. Когда мы потеряли миссис Кокс из виду, Гилберт объявил:
— Отец, я собираюсь на ней жениться.
Я был так потрясен заявлением моего сына, что мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы подавить приступ ревности.
— Жениться на миссис Кокс?! Мальчик мой, о чем ты толкуешь?
— Когда она приедет в Юту, я на ней женюсь.
— Ты обсудил это с миссис Кокс?
— Нет, но я знаю: она примет мое предложение.
— Ты уверен?
— Я никогда еще ни в чем не был так уверен.
Его слова расшевелили львиную гордость, запертую в клетке моего сердца. Мне хотелось броситься на мальчишку и защитить женщину, которая всего лишь через некоторое время станет моей. Однако я не хотел бросать вызов сыну таким образом. Я слишком его любил. Я не сомневался: миссис Кокс станет миссис Уэбб, то есть
Ее вопрос глубоко меня расстраивает даже сегодня.
По приезде в Айова-Сити мы обнаружили полное отсутствие материалов для постройки ручных повозок. Не был организован процесс их сборки, не было и руководителя, хоть сколько-то обладавшего темпераментом и умением ввести в действие план Пророка. Хуже того, через несколько дней после нашего приезда ожидалось прибытие первой группы новообращенных Святых — встревоженных душ из Лондона, Глазго, Копенгагена и Стокгольма, которые должны будут сойти с поезда, каждый — со своими пожитками, привязанными за спиной. Более всего они будут нуждаться в пристанище и пище, однако представители Бригама ни о чем таком не позаботились, ничего не подготовили. Они не удосужились ни лагерь разбить, ни создать какие-либо запасы пищи и воды. Эти бедняги из Европы — к началу лета их собралось несколько тысяч — вынуждены были расстилать свои матрасы в открытом поле. Когда шел дождь, они натягивали на шесты пальто или куски брезента, чтобы хоть как-то укрыться. Добрые жители Айова-Сити открывали свои кладовые и передавали им хлеб, картофель, покрытые восковой коркой круги сыра. Мяса не было, если только кто-то не жертвовал свинью или если кому-то вдруг удавалось свинью украсть. Вода поступала из единственного и весьма сомнительного колодца.
Такие условия немедленно привели к грязи и зловонию — ни один человек никогда в жизни не забудет зловония, исходящего от лагеря беженцев. Я часто ходил меж этими несчастными, ища миссис Кокс, благодарный, что никак не могу отыскать ее среди столь великого страдания.
И всегда я видел в глазах обездоленных иммигрантов один и тот же вопрос: почему? Почему Церковь, обещавшая им Спасение и взявшая с них деньги за переезд, покинула их среди прерий, за тысячу миль от Зайона? Апостолы Пророка, посланные из Солт-Лейка, — люди, чьи имена я воздержусь здесь приводить, — говорили голодным и разочарованным иммигрантам, что всякое нетерпение будет истолковано как недоверие Господу. «Вам послано испытание от Бога. Только глубоко верующие смогут его пройти». Мне не дано знать, верили ли иммигранты этим людям или были настолько сломлены, что не могли им противостоять.
К июню, после напряженных трудов, первые ручные повозки были готовы. Это были грубые, небрежно сработанные повозки из такого материала, которым я никак не мог бы гордиться. В одну повозку умещались личные вещи одной семьи — не более семнадцати фунтов одежды и постельных принадлежностей на человека. По Божественному плану один мужчина должен был тащить повозку, в то время как его жена и дети должны были идти пешком рядом с ней. В реальности же среди иммигрантов было очень много молодых одиноких девушек, вдов с грудными детьми и пожилых женщин. Эти прелестные существа вовсе не были предназначены для того, чтобы тащить ручные повозки через равнины и Скалистые горы, а мы требовали от них именно этого.
Учитывая неорганизованность исполнения самой миссии, а также медлительность в поступлении строительных материалов, я посоветовал представителям Бригама, чтобы последняя партия переселенцев была отправлена из Айова-Сити не позднее конца июня. Остальным придется остаться в городе до следующей весны. Однако эти люди — религиозные фанатики, а вовсе не руководители, способные организовать какое бы то ни было предприятие, — отказались последовать моему совету. Вопреки моим указаниям, последняя партия переселенцев с ручными повозками покинула Айова-Сити в середине августа и (я был в этом совершенно уверен) двинулась навстречу собственной гибели. Эти иностранные мигранты ничего не знали ни о нашем климате, ни о горах, ожидавших их впереди. Предприятие это получилось еще более рискованным, ибо люди, обещавшие новообращенным заботиться о них, подобно ангелам- хранителям, отправили их в далекий путь с преступно малыми запасами пищи: десять унций тонкой гречневой муки и немного риса в день на каждого взрослого Святого, равно мужчину или женщину, что обеспечивает, как я понимаю, примерно лишь треть необходимых калорий, и пять унций гречневой муки (и никакого риса!) на каждого ребенка. Многие иммигранты прибыли из Северной Европы, из холодных гаваней Швеции и Норвегии и поэтому едва говорили по-английски, вне всякого сомнения недостаточно зная его, чтобы пожаловаться на недостаточность таких запасов. По пути, на редко попадающихся у дороги постах, истомленные Святые могли найти какие-то дополнительные продукты — коричневый сахар, копченую свинину и слабый кофе, распределявшиеся толстыми равнодушными Старейшинами, назначенными выполнять эту задачу. Не нужно долго думать, чтобы понять, что такая пища далеко не достаточна для людей, вынужденных пешком преодолевать тысячу миль, таща за собой повозки с пожитками. Я предупреждал присутствовавших в Айова-Сити представителей Пророка, что Святые будут не только замерзать — они будут умирать от голода. Один из Апостолов ответил мне: «Такова воля самого Бригама. Обращайся со своими жалобами к нему лично». Если бы он был здесь, а не в тысяче миль отсюда, я прямо обратился бы к Пророку. Вместо этого мне приходилось аргументировать, утруждая слух поставленных им людей, которые оказались совершенно ординарными. В последовавшей в результате
