— Кто же, по-твоему, это мог быть?
— Пророк. Ну, не он сам, конечно, а парочка его людей. Он хотел всем показать, что бывает с теми, кто хочет уехать.
— Ты знаешь это наверняка?
— Нет, но я знаю — это правда.
Я думаю, что на Месадейл так долго не обращают внимания именно из-за таких вот историй. Когда они просачиваются наружу, то, когда люди их слышат, они начинают думать: «Ох, ну вот вам, пожалуйста, соль в аппарате для диализа! Кристаллизовавшееся сердце? Похоже на плохое кино». И никто этим историям не верит, от них отмахиваются. Пророка и его Апостолов оставляют в покое. Мистер Хебер совершенно не прав, полагая, что здесь, в этом захолустье, хоть что-то изменилось.
— Ну, как бы то ни было, — сказала Куини, — значит, ты вроде как шпионить сюда приехал?
— Ага, что-то вроде того.
— Думаешь, не твоя мама это сделала?
— Не знаю.
— Это меня не удивляет. Тут никого нет более верующего, чем твоя мама.
— Знаю. Потому и хочу выяснить тут побольше.
— А ты с его самыми последними женами говорил? Я на твоем месте с них начала бы.
— Почему?
— Не знаю. Просто у меня такое чувство. Все стало меняться сразу, как появилась последняя пара жен.
— А как их зовут?
— Сейчас, погоди. Сестра Кимберли — эта самая новая. Живет за большим домом, в бревенчатом домике, твой отец ей построил. Может, стоит с нее начать. — (Тут с другой стороны дома послышался плач маленькой девочки.) — Это Энджела, мне надо идти. А тебе и так надо отсюда поскорее уходить, пока тебя никто не увидел.
— Куини, можно мне еще раз прийти?
— Не думаю, что это такая уж хорошая идея. — Но тут она немного смягчилась. — Если нужно будет — да, конечно, приходи. Джордан, я не хочу с тобой очень уж сентиментальничать, но, когда ты уехал, я все время о тебе думала и молилась, чтобы все у тебя было хорошо.
— Я тоже. Но мне кажется, у нас обоих все вполне прилично складывается, учитывая все обстоятельства.
— Думаю, да, — согласилась она. — Тебе надо уходить. И будь осторожен. — Она нажала кнопку, и дверь гаража открылась в стену слепящего света.
— Чуть не забыл, — сказал я. — У Сестры Карен для тебя пакет лежит.
— О, в самом деле? Интересно, что там.
Но солнечный свет не позволил мне прочесть выражение ее глаз.
Оттуда я поехал в Канаб — город в пустыне, на высоком плато. Одну треть его населения составляют хайкеры-экотуристы, питающиеся гранолой,[32] две другие трети — Святые Последних дней. Находится он милях в сорока за Месадейлом, и поездка туда — все равно что путешествие во времени: вж-ж-ж-жик — и ты из девятнадцатого века приземляешься прямо в двадцать первом. Я остановился у бутербродной под названием «Мега-Байт»[33] и заказал продавщице, на именной планке которой значилась цифра 5, сэндвич с тунцом.
— Прям чудно, — сказала она, когда принесла мне мой заказ, — ведь я тебя знаю.
— Ну да?
— Ты вроде как бы мой брат.
Меня ее слова поразили меньше, чем вы могли бы подумать. Поразительным здесь было лишь то, что произнесла их хорошенькая девочка-подросток, которой удалось сбежать из Месадейла. Хорошеньким никогда не удавалось сбежать.
— Моя мать вышла за твоего отца, после того как ты ушел. Он про тебя часто говорил. Говорил, ты свою сестру трахнул. Ту девчонку, как ее зовут-то?
— Я ее не трахал.
— Да я это и сама просекла, только он так нам всем сказал. Просто напугать нас хотел, чтоб мы с мальчишками зря не болтались. Между прочим, меня Пятая зовут.
— Пятая?
— Ага. Вообще-то, я Сара Пятая, только послала Сару на фиг.
— Понял. А для протокола — я просто Куини за руку держал. Всего-навсего.
— Ох ты, вон оно что. Я все думала — что там на самом-то деле? — Она пожала плечами. — Ну, все равно. А я тебя по фотке узнала.
— По какой фотке?
— А твоя мама ее около своей кровати держала, у себя в комнате. Тебе там одиннадцать или двенадцать, не знаю точно. Это на одном из тех праздников дня рождения вас снимали, ты стоишь с бумажной тарелкой, ждешь, чтоб кусок торта получить. Твоя мама мне один раз ее показала.
— Да я даже не помню, чтобы нас тогда снимали.
— А знаешь, что она сказала, когда этот снимок мне показывала? Сказала — она снова с тобой на небесах увидится. Я не хочу к твоей маме цепляться, да только… вот уж гребаный шанс!
— Так как твою маму зовут?
— Кимберли.
— Она — его последняя жена?
— Ага. Думаю, у нее что-то на твоего папашу было: он ведь делал все, что она захочет. Вроде как она сказала, что со всеми его женами в доме жить не будет, так он ей домик бревенчатый построил, начал строить на другой же день. Всех мальчишек заставил на нем работать, а их это так нагрело — их-то мамочки похуже устроены, — так они чуть не паром писали от злости. Ну, все равно, там мы и стали жить. Но мальчишки в этом домике всякие гадости устроили, ловушки. В нем все время что-то валилось, и все время на нас с мамой. То половица провалится, то еще что вроде того. Один раз окно вывалилось прямо на маму. Чуть ее заживо в клочки не изрезало.
— Ладно, Пятая. Когда же ты выбралась?
— Почти восемь месяцев назад. Мама понятия про меня не имеет, что я тут, как бы рядом с ней живу. Я ей сказала, что уезжаю из Юты и никогда больше не вернусь. Догадываешься? Этого как раз и не случилось. Ну, все равно. А что с твоей мамой, как дела идут?
— Не знаю. Потому и приехал.
— Так она же вроде в тюрьме сидит? Это ж все в газетах было. Господи, когда я услышала, что она его кокнула, я типа — во дает дама, никогда бы не подумала!
— Я тоже так думал, пока сюда не приехал.
— А она которая была, номер пятнадцать или еще какая?
— Девятнадцатая.
— Да номера эти все, на хрен, перепутаны. Думаю, он сам не знал, кто — которая. Сомневаюсь, что он вообще знал, сколько их у него. Да для него они все вроде только пипки были. Он просто пизденкам счет вел.
— А разве это не опасно — тебе здесь торчать?
— Я это понимаю, — ответила она. — Наверно, мне надо бы в Вегас, или в Финикс, или еще куда.
— Они ведь часто в город приезжают, да?
— Некоторые — да. Только знаешь что? Эти старперы понятия не имеют, кто есть кто. Никто, кроме моей мамы, меня не помнит. А вся вещь в том, что я хочу маму оттуда вытащить.
— Да как ты это сделать собираешься?
— Так же, как я сама выбралась. Есть такое агентство в Солт-Лейке, которое женщинам вроде нее помогает.
— Неужели?
