— Я хочу с ним познакомиться. — Она прижалась щекой к моей груди, и я пообещал ей любить ее сына. — Когда мы сможем пожениться? — спросил я.

— Боюсь, что не сможем.

Я почувствовал себя раздавленным, точно так, как это было с Дженеттой. В отчаянии я спросил: почему же нет?

— Ты ведь не Святой.

Для Элизабет все было очень просто. Я же был готов на все, чтобы обладать ею. Я хотел, чтобы она была моею, была для меня, была со мной каждую ночь, до конца моих дней. Простите мне словесные излияния, но если читающий — человек искренний, он меня поймет.

На следующий день Джозеф окрестил меня в излучине Шагрина. Не могу сказать, что, когда он держал меня под бегучими водами потока, я почувствовал, как что-то передается от него ко мне, как это описывали мне другие. Они сравнивали это с ударом молнии, пронизавшей все тело, настолько это ощущение было неожиданным и мощным, полным ярости, какая может исходить лишь от Бога. Что касается меня, то я ничего не почувствовал, кроме холодной воды и липких пальцев водорослей у себя на шее. Только и всего. Совершенно земные чувства. По названию я теперь стал Святым. Мои побудительные мотивы тоже были совершенно земными: я хотел жениться, и мне хотелось добиться успеха. Я верил в Бога и в христианские добродетели, во всем остальном я был далеко не уверен. А сейчас, когда я возвращаюсь мыслями ко всему, что произошло, и к тем ошибкам, что я совершил, я уверен в чем бы то ни было еще менее. Когда я читаю и перечитываю итоги своей жизни, как описала их моя дочь в книге «Девятнадцатая жена», я теряю уверенность почти во всем, особенно и более всего в себе самом и в своей вере.

Мы с Джозефом выбрались на берег реки мокрые и дрожащие. Меня ожидала матушка, чья жизнь, хотя я не мог тогда знать об этом, уже подходила к концу, и Элизабет, вся золотившаяся на солнце. Мы с ней поженились на следующий же день, и она оставалась моей единственной женой целых одиннадцать лет. Если бы мне в тот день сказали, что в будущем я возьму себе еще одну жену, а потом и других, я поклялся бы, что это неправда. Я уверял бы, что такая Судьба для меня невозможна. Как и большинство мужчин, я верил, что мое сердце никогда не подвергнется ни коррозии, ни порче.

— Офицер Каннингем? Это я, Джордан Скотт. Послушайте, я знаю правила… — Я вел машину из Месадейла с Электрой на коленях. — Но это очень срочно. Есть у меня хоть какой-то шанс с мамой увидеться? Прямо сегодня?

В трубке ни звука. Потом:

— Вы же знаете правила.

Я снова попытался, и она снова мне отказала. Тогда я испробовал другой способ, сказав, что завтра мне негде оставить Электру. Офицер Каннингем вздохнула:

— Ох, пожалуйста, не надо со мной так!

Я извинился. Потом взмолился. Вскоре мы оба поняли, что она готова сдаться.

— Но это одноразовая уступка, вы понимаете?

Оставив Электру с девушкой-готкой в интернет-кафе, я прошел через тюремный металлоискатель. Офицер Каннингем вовсе не выглядела довольной.

— Не будем говорить об этом, ладно?

Через десять минут офицер Кейн усаживала мою мать на табурет с противоположной стороны стекла. Мы некоторое время сидели, пристально глядя друг на друга, и похоже было, что мы играем в гляделки — кто первый отведет взгляд. Мама взяла трубку и сказала:

— У меня осталось чувство, что в прошлый раз мы закончили на плохой ноте. Я не знала, вернешься ли ты.

— Я тоже.

— Я надеялась, мы сможем хоть как-то понять друг друга.

— Я пошел и поговорил с мистером Хебером.

Она, застыв, молча смотрела на меня. В раме стекла мама выглядела словно старый, выцветший портрет.

Я принялся рассказывать ей о встрече с мистером Хебером, однако замешкался, когда дело дошло до сути.

— Он сказал кое-что довольно тяжелое. О том, что может случиться. Ты уверена, что хочешь это услышать? — Она кивнула. На всякий случай я спросил ее еще раз. — Коротко говоря, все это довольно плохо выглядит. Как бы это сказать? Он думает… Тебя могут… Ну, есть возможность…

Тут я скис, как мокрая курица. Как сказать собственной матери, что ее казнят?

— Джордан, ты можешь все мне сказать.

— Знаешь что, на самом деле это он должен тебе все сказать.

Мама настаивала. Я сопротивлялся, но она все спрашивала и спрашивала, и, что бы там ни было, матери очень здорово умеют доставать своих потомков.

— Дело в том, — сказал я, — что там слишком много улик. Ну то есть я хочу сказать, много фактов, которые вроде бы… указывают, что ты… как бы… ты это сделала.

Она смотрела мне прямо в глаза, как только мама может смотреть.

— Понимаю. Ты мне не веришь.

— Мам, очень трудно понять, что — правда. Я хочу сказать, там, в Месадейле, все так перемешано.

— Ты должен мне поверить.

Это была вовсе не мольба, это было утверждение.

Я рассказал ей о своей поездке в Месадейл.

— Я подходил к дому. Видел сестру Риту.

— Значит, ты веришь ей больше, чем мне.

— По-настоящему-то она и разговаривать со мной не стала. Я хотел подняться в твою комнату, но она не впустила меня в дом.

Мама положила трубку на стойку, чтобы сказать что-то офицеру Кейн. Она казалась взволнованной, что-то объясняла, водя в воздухе пальцем, чтобы смысл был яснее. Потом подняла трубку.

— Джордан, мне положены только три посещения в неделю. Ты не сможешь прийти опять до пятницы. У нас не так много времени.

— Я знаю, — сказал я. — Потому и пришел сегодня, попрощаться. Я собираюсь снова встретиться с мистером Хебером, помочь ему — выдать кое-какую существенную инфу по Месадейлу, а потом отправлюсь обратно в Калифорнию.

Мама смотрела на меня пристально и спокойно: