перенес во время нашего побега.
— Я понимаю, но вам следует быть в наилучшей форме, когда мы приедем в Денвер, — посоветовал майор. — Нам понадобятся деньги на поездку, на гостиницы, вам нужно новое платье. — Он хотел получить мое согласие на то, чтобы арендовать лекционный зал в Вайомингском институте. — Мы будем брать полтора доллара с человека, а зал рассчитан на четыреста зрителей.
Дорогой Читатель, я вовсе не притворялась, не разыгрывала из себя скромницу, когда возразила:
— Уж конечно, во всем Вайоминге вряд ли наберется четыреста человек, желающих меня послушать.
Но ведь такие отыскались! Мой первый лекционный вечер на свободной земле прошел с успехом. Все места были распроданы, и майору пришлось с сожалением отказать нескольким десяткам человек. Мой мудрый редактор, которому я некоторым образом обязана, предупредил меня, что история личной жизни — такой, как моя, — неминуемо утратит читательский интерес, если я стану слишком долго останавливаться на триумфах и успехах. («Читателю нужны вызовы Судьбы, препятствия и отчаяние!» — советовал он, пожалуй, чуть слишком часто.) Несмотря на то что я не полностью согласна с мнением этого прекрасного человека по данному и кое-каким другим поводам, я избавлю Читателя от дальнейшего описания моих лекционных триумфов в Ларами и продолжу свое повествование.[123]
После моего вечера в Вайомингском институте последовали новые приглашения. Майор Понд убедил меня, что
В Денвере одна из газет Центрального района приветствовала меня первым дуновением скептицизма: «Мы можем лишь надеяться, что миссис Янг не ожидает от жителей Денвера того удивления, к какому она успела привыкнуть. Наши леди и джентльмены слышали величайших современных ораторов, к чьей компании мы никоим образом не можем ее причислить».
— Игнорируйте их, — посоветовал мне майор Понд. — Вас встретят с обожанием.
Когда я поднималась на кафедру Новой Баптистской Церкви Денвера, меня охватило тяжкое волнение, вызвав ощущение, что я вязну в глубоком песке. Взглянув на массу лиц в зале и яркие, словно театральные лампы, я припомнила те дни, когда выступала на бригамовской сцене. Как несравнимо легко было тогда выступать — просто изливать из себя слова, написанные кем-то другим! В этот вечер я читала уже хорошо опробованную лекцию на тему «Моя жизнь в рабстве». Я начала, волнуясь; знаю, что в течение многих минут не получала никакого отклика у своей аудитории. Нет большей тишины, чем тишина зала, с нетерпением ожидающего, чтобы что-то наконец произошло. В переднем ряду сидели две маленькие девочки, каждой не более десяти лет, обе пристально смотрели на меня. Одна была темнобровая, с чудесными, широко расставленными глазами. А у ее сестры рыжие волосы локонами падали до плеч. Они разглядывали меня с искренним интересом. Если мне в душу и закрадывалось сомнение в моих целях, их прелестные глаза заставили забыть всяческие колебания. К тому времени как я подошла к рассказу об обращении моей матери, я с головой ушла в повествование. Ощущение было такое, что я уже не лекцию читаю, но снова живу в пережитом. Реформация, фиаско с ручными повозками, мистер Ди! Если бы вдруг кто-то похлопал меня по плечу и спросил, какое сегодня число, который час, я воззрилась бы на него пустым взглядом, не понимая, где нахожусь. История моей жизни овладела мною, как когда-то мной овладел черный призрак Бригама. Она управляла словами, сходившими с моего языка. Мне приходилось позднее встречаться со многими крупными писателями нашего времени. В частности, миссис Г. Б.-Стоу описывала акт творчества, подобный тому, что теперь ощущала я. «Я становлюсь, попросту говоря, всего лишь сосудом для музы», — сказала мне она. Тем из вас, кто поражается, как это Джозеф мог закрыть лицо шляпой и диктовать свою книгу, я решусь предложить такое подтверждающее объяснение: воображение полностью завладевает человеком. Спросите у художника, у актрисы, у поэта, лихорадочно записывающего строку за строкой своей эпической поэмы! Бог ли это глаголет или наш загадочный мозг?
Теперь уже впечатление было такое, что события моей жизни овладели и слушателями. Каждый, кому приходилось обращаться к какому-либо собранию, знает, когда он завладевает аудиторией и когда это ему не удается. Для каждого из этих сценариев существует в зале особый дух, и они столь же противоположны друг другу, как светлый ангел и темный демон. В этот вечер Денвер посетил ангел, пролив на меня свой свет. Когда я завершила свой рассказ, описав наш побег сквозь ночь, аудитория буквально взорвалась от аплодисментов. Когда же я сошла с кафедры, по меньшей мере сотня желающих познакомиться со мной бросилась на сцену.
Лекция имела такой успех, что даже скептики из Центрального района меня похвалили: «Нет сомнений в том, что ее история, если она соответствует действительности, для многих представляет определенный интерес». Майор Понд показал мне телеграмму от Джеймса Редпата, чье агентство «Лицеум» в Бостоне представляет публике таланты Сьюзен Б. Энтони [126] и Фредерика Дугласа[127] — персон, чьи имена были мне знакомы, но чем они знамениты, я в то время представляла себе с трудом. Редпат предлагал контракт на пятьдесят лекций за 10 000 долларов. Майор Понд отказался от этого предложения.
— Мы можем получить больше. — Майор Понд составил план нашей поездки в Бостон, где мистер Редпат сможет послушать меня лично. — Я убежден: стоит ему посидеть у ваших ног и услышать вашу историю, он подпишет контракт с вами, как с самым привлекательным из его аттракционов, на любую сумму, какую мы запросим.
— Лишь бы нам попасть в Вашингтон!
— Попадем, — пообещал майор Понд. — Вашингтон станет нашей последней остановкой. Но сегодня вы — любимица Скалистых гор, Королева Восточных Склонов!
Несмотря на мои здешние триумфы, я не испытывала большого удовольствия от того, что делаю. Моя задача была не развлекать, не добиваться высоких доходов, не выступать в роли заглавного аттракциона на афишах мистера Редпата, как бы ни восхищался майор Понд списком представляемых им персон. Меня не так уж радовало признание в виде двенадцати сотен аплодирующих ладоней или такого же числа топающих о доски пола ступней. Колонки газетного шрифта, восхваляющие мою смелость, мои ораторские способности или мое чувство времени и легкую иронию, — даже они не способны были меня ободрить. Все это могло иметь значение лишь как оружие в осуществлении моего большого Крестового Похода. Я покинула Юту с единственной целью и не остановлюсь, не успокоюсь, не обрету ни радости, ни меры гордости, пока наконец не представлю мою историю мужам конгресса, а также президенту Гранту, вынуждая их и всех граждан нашей страны узнать Правду о столь многих, подобных мне женщинах и о тяжком положении наших детей. Я питала одну лишь надежду: что мне удастся еще увидеть, как перепишут наши законы.
После Денвера мы объехали центральную часть страны: Топика, Лоренс, Ливенворт, Сент-Луис, Пеория, Квинси, Чикаго. В некоторых городах залы были переполнены, в других — полны лишь отчасти, но каждый вечер мне удавалось достичь своей цели — информировать собравшихся об этом пережитке Варварства. Куда бы я ни приехала, множество добропорядочных мужчин и женщин сочувственно приветствовали меня, газеты писали обо мне с пониманием, а редакционные статьи одобряли мои намерения. Даже статьи самых сплетнелюбивых обозревателей, при всей недостойности их тона, выступали в поддержку моего дела, ибо во всей обширной центральной части нашей великой страны вряд ли нашелся бы хоть один человек, кто не был потрясен этим странным законоустановлением Мормонства. «Как может такое существовать у нас в Америке?» — вопрошали многие. Никто не обвинял меня, не противоречил, не злословил. И следовало бы находить утешение в таком всеобщем теплом отношении ко мне. Вопреки этому, молчание моих врагов меня тревожило.
— Чепуха! — говорил майор Понд. — В Юте у вас и правда могли быть враги, но вся остальная Америка вас обожает!
