действовавшего в духе системы Карла Смелого, герцога Бургундии, который погиб в битве при Нанси, подняв мятеж против Людовика XI. Правитель возглавлял коалицию феодальной знати под любопытным названием «Лига общественного блага». А между тем Людовик XI был вовсе не плохим королем. Он развивал ремесла и торговлю, старался упорядочить государственный аппарат и расширить собственный домен, присоединив Анжу, например, и Пикардию, что отвечало экономическим интересам народа…

Быть может, царю рассказывали о знаменитом празднике, на котором приглашенные мужчины должны были узнать своих жен, раздетых донага и с лицами, закрытыми вуалью. Тех, кто ошибался, сбрасывали с лестницы вниз», — продолжает безжалостные, но справедливые по отношению к европейцам воспоминания Казимир Валишевский.

Возникает довольно обоснованное и четкое ощущение, что многие эпизоды, на которых предстоит остановиться и которые корнями уходят в иностранные источники и отчего-то не вызывают ни у кого сомнений, связаны с упомянутым случаем, и недаром Казимир Валишевский употребляет слово «рассказывали». Так ли был похабно и бессмысленно жесток с женщинами русский царь, веру христианскую которого никто не оспоривал?

Но пойдем дальше. «Можно напомнить капитуляцию Монса, условия которой были нарушены в 1572 году наместником Альбы Нуаркармом», — замечает польско-французский историк.

Альварес де Толедо Фернандо Альба, правитель Нидерландов, удачливый полководец и покоритель Португалии, современник Иоанна, известный своей жестокостью, граничащей с садизмом, знатный герцог и религиозный фанатик, был куда более изощренным изувером, чем северный сосед. Одиннадцать месяцев доблестные войска испанского короля с благословения Альбы предавались в городе кровавым эксцессам.

«Можно напомнить, — прибавляет Казимир Валишевский, — о двадцати тысячах граждан Гарлема, переколотых в следующем году герцогом, в то время, как Филипп II[5] — в официальном письме предлагал награду за убийство Вильгельма Оранского».

Герцог учредил в Нидерландах Совет по делам о мятежах, прозванный «кровавым советом», и за пять лет отправил на костер и эшафот более восьми тысяч несчастных еретиков. И если Казимир Валишевский не прошел мимо деяний Альбы, то почему не сослаться на отрывок из вечной книги Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель», где изображены нравы при дворе Филиппа II: «Инквизиция осудила в это время одного фламандского скульптора, католика по вере: какой-то монах, заказав ему вырезать из дерева изваяние Божьей матери, не уплатил ему, сколько было условлено; тогда художник исковеркал резцом лицо статуи, ибо, сказал он, лучше уничтожить свою работу, чем отдать ее за позорную цену.

Обвиненный по доносу монаха в кощунстве, он был подвергнут страшной пытке и присужден к сожжению.

Во время пытки ему сожгли подошвы, и по пути от тюрьмы к костру он все время кричал:

— Отрубите ноги! Отрубите ноги!

И Филипп издали с наслаждением слушал эти исступленные крики».

Шарль де Костер продолжает эпизод, но о его финале представится случай поговорить, быть может, в другом месте.

Никакой новгородский погром, учиненный Иоанном и Малютой впоследствии, не в состоянии сравниться с тем, что происходило в Монсе и Гарлеме. Разница в статистике зависит от источников, но цифры в любом случае настолько велики, что несовпадения нельзя признать существенными.

Упоминание Шарлем де Костером об инквизиции вполне коррелируется со следующим фрагментом из Казимира Валишевского: «Не забудьте и инквизиции, и сорока протестантов, сожженных двенадцатого марта 1559 года в Велладолиде, а также Варфоломеевскую ночь во Франции».

Ни одна русская царица не упивалась видом гибели собственных подданных, как Екатерина Медичи, принадлежавшая к славному роду, давшему миру Лоренцо Великолепного, синьора Флоренции и выдающегося поэта. Русские царицы никогда не устраивали дьявольской резни, в которой бы умерщвлялись тысячи детей.

Варфоломеевская ночь во Франции — время Иоанна Мучителя. Но кто более заслуживает это прозвище — королева Екатерина или Иоанн?

«Вспомните Генриха VIII Английского, его казематы и виселицы», — призывает Казимир Валишевский, имея в виду современника Иоанна из династии Тюдоров, который стал героем Реформации, разгромил папство, провел секуляризацию монастырей, подверг репрессиям массы католиков и сам возглавил англиканскую церковь.

Этот герой Вильяма Шекспира обладал жестокостью Аттилы и самоуверенностью Чингисхана. Его преемница Мария I Тюдор, заключившая брак с Филиппом Испанским, отличалась от покойного короля лишь приверженностью к Римскому папе и католицизму. Влияние римской курии она возвращала в Англию с не меньшим рвением, чем Генрих VIII его изгонял. Мария Католичка, в народе именуемая Кровавой, обменивалась грамотами с Иоанном через Ричарда Ченслера, преследуя знать куда более методично и злобно, чем ее случайный корреспондент.

«Голова епископа рочестерского Фишера, — продолжает Казимир Валишевский, — гнила на решетке лондонского моста в то время, как король в белом шелковом одеянии вел к алтарю Анну Сеймур на другой день после того, как он приказал обезглавить Анну Болейн!»

Вот времена, вот нравы! Далеко Иоанну с его относительно невинными проказами и даже злодеяниями до английского короля.

А ведь Генрих VIII любил вторую жену, развелся ради нее с Екатериной Арагонской, наконец, порвал с Римом и начал вводить церковные реформы, несмотря на яростное сопротивление многих бывших сторонников и народа. Всего через три года после заключения брака он велел казнить новую супругу, заподозрив, а потом и обвинив в неверности.

Рядом с Генрихом VIII русский царь выглядит вовсе не плохо. Он любил царицу Анастасию, и если бы она осталась в живых, вероятно, Россия развивалась бы по иному пути.

Но как фрагменты европейских ужасов напоминают то, что происходило в Московии! Здесь есть над чем поразмыслить. И в абсолютно неожиданном аспекте.

«В той исторической среде, из которой вышли все эти кровавые призраки, они получают свое воплощение в русском царе», — считает Казимир Валишевский. Замечание заставляет заподозрить, что описания Московии, вышедшие из-под пера чужеземцев и давшие основание большинству отечественных историков и литераторов создать ее нелицеприятный облик и зловещий образ Иоанна, учитывали уже хорошо известную составителям европейскую фактуру, преувеличивали и легендализировали — извините за столь неуклюжее словцо! — нравы и обычаи, характерные и общие для русского и нерусского средневековья. Они — речь идет о кровавых призраках — не только воплощались в Иоанне, благодаря одинаковым обстоятельствам жизни, но и их воплощали в личности царя чужеземные авторы разного рода источников.

«Если мы примем в расчет различие в культуре, — подводит итог Казимир Валишевский, — впрочем, не столь значительное, как об этом принято думать, — Иван не покажется слишком далеким от цивилизованного христианского мира европейской эпохи».

Скажу более: он очень близок к изображенному польско-французским историком жестокому миру и если отличается от него, то нередко в лучшую сторону.

«Если нравы эпохи оправдывали жестокость на Западе, то то же приложимо и к Ивану», — приходит к вполне сбалансированному умозаключению Казимир Валишевский, и здесь с ним вряд ли стоит спорить.

Есть почти неуловимая, но существенная разница между альковными приключениями короля Генриха VIII и царя Иоанна. Первый, однако, был куда более вульгарен и циничен, чем второй. Так что суть не только в жестокости.

«Курбский, задавший тон хулителям царя, был заинтересованной стороной в этом деле. Он был представителем непокорного меньшинства. Масса же выражала свое настроение при помощи поэтического народного творчества, и мы уже знаем дух его». Этот пассаж из Казимира Валишевского возвращает нас к