— Как? — поинтересовался Джованни. «Тут стены в двадцать футов высотой, и ров с водой под ними».

— Ну, плаваю я отлично, — отмахнулся Волк, а стены — есть у меня одна маленькая вещь, особо для них, но вам она не нужна, так что не рискуйте зазря. Впрочем, — он остановился на пороге, — вы и так рискуете.

Вернувшись из кладовой, он бросил ее на колени Джованни: «Примерьте. Ей пятнадцать лет, но она, как новенькая».

— Отлично, — одобрительно сказал Волк, посмотрев на священника.

— Кимоно вам эта передадут, глаза у вас темные — никто ничего не заподозрит. Я два года в такой ходил, да и тут, — он кивнул на горы, — бывало, надевал. Монах и монах, колокольчиком трясите громче, мол, скверна от вас идет, вас не тронут.

— Спасибо, — Джованни допил чай. «Идите уже, там Тео, бедная, все глаза выплакала, наверное, и Марта вместе с ней».

Волк сказал: «Я слышал о таком, ну, что ваш сын будет делать».

— Удавалось это кому-нибудь? — поинтересовался Джованни, рассматривая свиток со стихами Сайгё, что висел в нише.

— Насколько я знаю, — Волк запнулся, — нет.

— Ну, вот и проверим, — Джованни улыбнулся, и, перекрестив мужчину, обняв его, шепнул:

«Храни тебя Господь, мальчик. Вези семью в Лондон, и живите там спокойно».

Проводив его глазами, Джованни сел на татами и, погладив простой медный крестик, усмехнулся: «А я вот чай не умею заваривать так, как они. Ну, ничего, недолго мне его пить осталось».

Высокий мужчина в сером кимоно вышел из ворот замка, и, услышав их скрип, тяжело, глубоко вздохнув, стал спускаться вниз, к гавани.

Хосе закрыл перегородку, и, посмотрев на отца, улыбнулся.

— Мияко-сан хорошо, — сказал он, садясь рядом, — работает с отцом Франсуа, переводы исправляет. Они у эта, в мясных рядах, там безопасно.

— Я тебе чаю сделал, — Джованни показал на низкий столик. «Хотя, конечно, так его заваривать, как даймё, или Масато-сан, я никогда не смогу. Ну, да они всю жизнь учились».

Хосе отпил и поднял бровь: «По-моему, вполне удачно. Так, с эта я обо всем договорился, они там, — он махнул рукой в сторону озера, — всем будут заниматься. Ну, то есть, конечно, охрана из замка там тоже стоит, но в яму они спускаться не станут — там уже сейчас так воняет, что не подойти, — дни-то еще жаркие».

— Там виселица? — поинтересовался Джованни, вертя в руках чашку.

— Столбы с перекладиной и веревочный блок — ну, чтобы в яму тебя опустить. Эта сказали, что потом — юноша помолчал, — яму закроют сверху деревянной крышкой, с прорезью для веревки. Ну и когда все закончится, — он вздохнул, — засыплют землей. Там уже крысы бегают, кстати, и много.

— Да, — Джованни помолчал, и, посмотрев на распятие, перекрестившись, велел: «Ты его забери, как уходить будешь, отцу Франсуа понадобится. Нечего его тут оставлять. Ну, давай».

Хосе достал из кармана камзола лакированную, плоскую шкатулку и усмехнулся: «Пришел бы я с мешком — точно бы обыскали. А так, — он нежно погладил крышку, — ее и не видно даже. Раздевайся, папа».

Он взглянул на смуглое, крепкое тело отца и восхищенно сказал: «Ну, сам знаешь, больше сорока тебе никогда в жизни не дать. И шрамов почти нет, только тот, старый».

— Спасибо герцогу Орсини, — заметил Джованни.

— Это он должен быть тебе благодарен, — пробурчал Хосе, открывая шкатулку, любуясь тончайшими иглами, — твоя шпага заставила врачей пойти на самую блестящую и отчаянную операцию прошлого века. Так что Орсини теперь во всех учебниках, но пока никто не осмеливается ее повторить, — он вздохнул и вдруг спросил: «А ты нарочно его так изуродовал?»

— Сразу видно, что ты никогда не был в поединке, — отец с нежностью посмотрел на него.

«Там, в общем, не думаешь о последствиях. Я был уверен, что он умрет, он просто оказался удивительно здоровым, к моему сожалению.

— Впрочем, — Джованни поднял бровь, — нет худа без добра, если бы он умер, я бы не стал священником, не поехал в Лиму, не нашел тебя, и, таким образом, лишил бы медицину большого таланта.

— Ложись на бок, — велел Хосе, там много точек, — и на спине, и на груди — так удобнее. Больно не будет, не бойся.

Джованни рассмеялся, и, покосившись на короткую иглу, сказал: «Кое-какие иглы ты ведь оставишь, да?».

— Да, — Хосе примерился, — иначе дыхание не замедлится, так, как нужно. Но их не видно будет совсем, да и никто тебя рассматривать, там не станет. Ну и конечно, — он помедлил, — если вдруг даймё решить проверить, — мертв ты, или нет, — я не хочу, чтобы ты страдал».

— Хорошо, — Джованни закрыл глаза и, ощутив, как игла медленно входит под кожу, — глубоко вздохнул.

Дети стояли на носу «Гордости Лондона».

— А ты неплохо знаешь испанский, — заметила Марта, разглядывая стаю чаек, что кружилась над кораблем.

— Папа со мной каждый день на нем разговаривает, — ухмыльнулся Уильям. «Еще по-французски, по-немецки, ну и на английском, разумеется. А матушка — по-русски».

— О, с нами отец, — оживился Дэниел, — как мы к нему переехали, ну, два года назад, тоже стал по- русски говорить. Раньше-то мы его не знали, русского.

— Я чуть-чуть помнила, — вздохнула Марта, — ну оттуда, — она махнула рукой на восток, — еще, когда папа мой был жив. Матушка с нами по-русски говорила, а из папиного языка, — она погрустнела, — я только песни помню.

— Что за песни? — заинтересовался Уильям.

— Особые, — таинственно сказал Дэниел. «Марта разговаривает с птицами и цветами, понял?»

Мальчик широко распахнул карие глаза и потребовал: «Покажи!»

Девушка вздохнула, и, улыбнувшись, подняв лицо к небу, вытянув тонкие, смуглые руки — запела. Птицы мгновенно застыли, будто прислушиваясь, а потом, рассевшись по мачтам, захлопав крыльями, — стали перекликаться.

— Это они меня благодарят, — нежно сказала Марта. «Им понравилось. Еще я папу своего иногда вижу, он был человек неба, не такой, как все. Там, в замке, это беркут был — большой, красивый. А маму свою, ну, Таанаг ее звали, — я и не видела никогда».

— Увидишь, — твердо сказал Дэниел, и, приглядевшись, тихо проговорил: «Смотрите, шлюпка.

Двое на веслах».

Виллем оглянулся на корабль и заметил: «В общем, ты неплохо гребешь».

Волк сказал: «Все равно, как я подумаю, что я его одного там оставил. А вдруг у них не выйдет?»

— Выйдет, — твердо сказал адмирал. «И вот что — вы давайте, учите язык с детьми, Тео-то хорошо его знает, не забыла, а вам позаниматься надо. Как раз до Лондона и говорить начнете. И Дэниел твой — я их, как на корабль привез, посмотрел на него — отличный моряк будет. Так что отдавай его мне, как раз вторым юнгой пойдет».

Волк кивнул, и, вдруг, помявшись, сказал: «В Лондоне наймусь на верфи, что ли, я ведь неплохим плотником когда-то был. Деньги-то надо зарабатывать, их вон сколько — он кивнул на корабль, — да еще и Беллу найдем же когда-нибудь».

— А ну брось весла, — велел адмирал.

Волк подчинился, и, покраснев, посмотрел куда-то вдаль, на еле колыхающуюся гладь моря.

— Я тебе расскажу, — адмирал усмехнулся. «Я, когда на твоей теще женился, у меня в кармане было только жалованье капитанское, и все. Замок, ну что замок, — он махнул рукой, — груда камней, да и война там, в Нижних Землях, до сих пор идет. И вот привез я их всех в Лондон, из Углича этого, — Виллем сочно выругался по-русски, и Волк посмотрел на него — с удивлением.