который тоже критически относится к плану (как и почти ко всему, что исходит от администрации Ларго Кабальеро), нападает по этому поводу на историка А. Бивора: «Вопреки утверждениям Бивора, который следует распространенной историографической легенде, возражения против плана „Эстремадура“ выдвигались не только советскими консультантами или коммунистическим руководством» (Р.554). Виньяс вместо старой легенды выдвигает другую, тоже, впрочем, не новую — что все советские специалисты были против Эстремадуры. Но это — совсем не так.

РГВА. Ф.35082. Оп.1. Д.334. Л.13–14. Вскоре Я. Берзин покинул Испанию, и после падения правительства Ларго Кабальеро его план был забыт.

Yo fui ministro de Stalin. Mexico, 1953. Р. 66–68.

Op. cit. Р. 70–71.

Vinas A. El escudo de la Republica. P.635. А. Виньяс видит причины неточностей Эрнандеса в его сознательном обмане: «Он писал в период сильной конфронтации между Сталиным и Тито и воспользовался ей для нападок на режим Москвы. Атмосфера холодной войны, царившая в то время, благоприятствовала развитию всяческого рода кровожадных и заговорщических версий. Как отмечал Эрнандес Санчес, его воспоминания основывались на лекциях, прочитанных в Высшей кадровой школе Коммунистической партии Югославии, и опыте работы в качестве ассистента при югославском посольстве в Мексике. С самого начала эти воспоминания стали политическим орудием сведения счетов с бывшими товарищами. Этот момент не ушел от внимания Прието, который использовал воспоминания Эрнандеса как диалектическое оружие в подкрепление собственных нападок в изгнании» (Р.451). Конечно, для А. Виньяса близость к югославским коммунистам должна скомпрометировать в наших глазах этого мемуариста. Получается, что хорошая память лишь у тех, кому нравятся Сталин и Негрин. Однако непонятно, почему именно нелюбовь к Сталину заставила Эрнандеса «свести» в одно место Марти, Степанова и Тольятти, где они на самом деле в это время не встретились.

Чтобы дополнительно дискредитировать свидетельство Эрнандеса, А. Виньяс утверждает, что Марти по возвращении в Москву представил 7 марта доклад с «восхвалениями Ларго Кабальеро» (Vinas A. Op. cit. P.568). Получается, что Эрнандес «приписал» Марти отрицательное отношение к премьеру. Однако в докладе от 7 марта Марти пишет о том, что Ларго Кабальеро выступил с «атакой против коммунистической партии» и ее союзников, прямо противопоставляет «группу Кабальеро-Галарсы» «ядру, стоящему за единство» (то есть коммунистам и их союзникам). См. Коминтерн и гражданская война в Испании. С.201. Так что здесь прав Эрнандес, а не Виньяс.

Vinas A. El escudo de la Republica. P.455.

Ibid. P.570.

А. Виньяс вообще пытается представить Степанова неким самостоятельным игроком на испанской политической сцене, который может проводить политику, противостоящую самому Сталину: «Неясен момент, когда становятся очевидными во всей полноте расхождения по вопросу желаемой будущей роли для Ларго Кабальеро. В этой части видно, насколько линия „Степанова“ противоречит линии, неоднократно заявленной Москвой. Тот факт, что преданный и сверхидейный агент поддерживал это противоречие в вопросе, который отнюдь не был пустяковым, может объяснить то, что в критичный момент Коминтерн решил отправить Тольятти в Испанию, независимо от того, был ли он там раньше или нет. Патетическое обращение „Степанова“ от 11 мая, в котором он просит совета (feedback, в современной терминологии) у своего руководства, позволяет думать, что он уже не чувствовал себя уверенно на земле, по которой ступал» (P.570). Если в письме от 11 мая и есть признаки «неуверенности», то объясняется это не «расхождениями» со Сталиным, а тем, что 7-17 мая был неясен политический исход майских столкновений, и он мог оказаться совсем неблагоприятным для коммунистов. Разумеется, никаких расхождений в курсах Сталина и Степанова не было, «аватар» Сталина просто шел впереди, а Сталин был осторожнее. Но результат получился тот, к которому стремился Степанов, и Сталин его за это не наказал.

Коминтерн и гражданская война в Испании. С.210.

Там же. С.211.