кожи, ни рожи, ни ума, ни доброты, и как результат — вечное одиночество, к которому сама Семенцова уже привыкла. Но не свыклась, в глубине души считая себя несправедливо обойденной всеми жизненными благами. С возрастом Семенцова привыкла лечить грусть-тоску распространенным способом и преуспела в этом настолько, что к сорока годам стала запойной пьяницей.

Долгое время Ирину выручала соседка, работавшая участковой медсестрой. Ее протекция помогала Семенцовой прикрывать недлинные запои больничными листами. Но после того как один из участковых врачей получил срок, пусть и условно, за выдачу «липового» больничного, больничные стали выдаваться строго по показаниям.

Очередной запой Семенцовой обернулся двухнедельным отсутствием на работе без уважительной причины. У Анны Сергеевны была на этот счет одна мысль.

— В сестрах Ире не место, но ее можно оставить в санитарках, — предложила она заведующему. — Она не откажется. Дам ей две ставки, чем плохо?

Подумав, Илья Иосифович согласился. На безрыбье и рак рыба. Три-четыре месяца работает, две недели пьет — не такой уж плохой график для санитарки. Санитарки вообще вечная проблема. Мало кто хочет выполнять грязную работу за мизерную плату. Заведующим приходится буквально навязывать совмещение санитарских обязанностей медсестрам, а тех это совершенно не радует: мыть полы — не их дело.

— Одно теперь хорошо, — сказал Данилов, — Гавреченков перестанет оперировать.

— Пожалуй, перестанет, — согласилась Ахметгалиева. — Негоже лилиям прясть. Только учтите, коллеги, что раньше он доставал всех время от времени, а сейчас начнет делать это постоянно. Надоело все это. Уйти мороженым торговать, что ли?

— Почему именно мороженым? — Данилов посмотрел на настенные часы и решил, что неплохо будет выпить кофе перед уходом домой.

Он встал, взял чайник и, подсоединив к крану фильтр, налил в него воды и вернул чайник на подставку.

— Хорошее занятие, только если торговать не штучным, а в вазочках, — ответила Ахметгалиева, отодвигая от себя одну историю родов и придвигая другую. — Я во время учебы летом подрабатывала в кафе. Заколачивала бешеные бабки.

— Ой, а можно поподробнее? — оживился Сахаров.

— Сейчас, чайник закипит, я вам под чай и расскажу, — пообещала Ахметгалиева.

— Кому чего? — Данилов насыпал кофе в свою чашку.

— Мне чай, пожалуйста, — попросила Ахметгалиева.

Сахаров молча достал из ящика стола пакетик чая и кружку. Он никогда не скидывался на покупку кофе, чая и сахара, предпочитая обходиться своими личными запасами, хранившимися отдельно от общественных.

Когда кипяток был разлит по кружкам, Ахметгалиева начала рассказывать — вкусно, «с выражением», усиливая впечатление короткими паузами:

— Родители мои всегда жили скромно, каждая копейка была на счету, поэтому на каникулах я старалась заработать побольше, чтобы надолго хватило. Работала я буфетчицей в летнем кафе на «Авиамоторной». Основной статьей моих доходов было мороженое, оно буквально спасало меня от нужды.

— Ты продавала его втридорога? — спросил Данилов.

Он не мог представить себе Фаину за прилавком.

— Не совсем втридорога, — покачала головой Ахметгалиева. — В два. Вообще-то мороженое продавали шариками весом в пятьдесят грамм. Шарики надо было отделять от огромной глыбы особой ложкой на длинной ручке и класть в железную вазочку, а затем посыпать сверху шоколадной крошкой, кокосовой стружкой и прочей фигней. Вот в ложке и крылся секрет моего благосостояния! Шарик можно было сделать увесистым, «полным», а можно — и «полупустым». Покупатели к этому не придирались. Никто не взвешивал свою порцию. Есть шарик — и ладно. Чтобы шарик был большим, ровным, но полым внутри, мороженое следовало соскабливать тонким слоем, для чего ложку нагревали в горячей воде. Но не в кипятке, заметьте себе, чтобы шарик не начинал таять еще в ложке и не терял товарного вида.

— В кафе люди приходят с целью приятно провести время, и поэтому все должно быть красиво, — вставил Сахаров.

— Натренированной рукой можно было делать великолепные, гладкие красивые шарики весом в двадцать пять грамм, — не обращая внимания на его реплику, продолжала Ахметгалиева. — Половинная экономия и весьма нешуточная, если учесть, что в среднем я продавала по пятьсот шариков в день. Конечно, мне было очень стыдно, но я оправдывала свою деятельность тем, что жить как-то надо. Поэтому я никогда не выколачиваю деньги с пациенток. Хватит, нагрешила уже на мороженом.

— А сейчас снова думаешь о мороженом, — поддел Данилов.

— Ну это я так. — Фаина взмахнула рукой так широко, что чуть не сбила со стола чашку с чаем. — В нашем деле очень многое зависит от того, под кем ты работаешь. Такой главврач, как Емеля, превратит роддом в клоаку бесконечных дрязг и разборок. Я думаю, что вам не надо объяснять, к чему это может привести.

Объяснять и впрямь было не надо. Все медработники знают разницу между хорошим и плохим главным врачом. Тут дело не в характере (грубиян, истерик и матерщинник может быть хорошим главным врачом), не в стаже и опыте (можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником), не в доброте (руководитель не должен быть добрым). Дело в том, каков главный принцип руководства. Если главный врач воспринимает своих подчиненных как единую, пусть и не слишком дружную, семью, то он — хороший главный врач. И при всех своих недостатках управлять он будет так, как надо. Вовремя разрешать, а то и предотвращать конфликты, защищать своих сотрудников от несправедливых обвинений, стараться с каждым из подчиненных найти общий язык. И так далее…

Плохой главный врач управляет по старинному принципу «разделяй и властвуй». Он намеренно сталкивает своих подчиненных лбами, постоянно нападает на них, никогда и никого не защищает, считая, что дыма без огня не бывает и все его подчиненные заведомо виновны во всех грехах. Коллективы, управляемые плохими главными врачами, похожи на настоящие осиные гнезда. Работать в таком месте — удовольствие ниже среднего.

Данилов не был склонен к поспешным решениям, и назначение Гавреченкова главным врачом не было для него сигналом к немедленному поиску новой работы. Но нужно было быть готовым ко всему.

Снова мелькнула мысль о работе в поликлинике, но Данилов отогнал ее. Было время, когда он действительно намеревался пойти работать на участок и даже побывал на собеседовании в одной из поликлиник, но очень быстро осознал, что это ему не подходит. В работе участкового врача, как бы ни парадоксально это звучало, ничтожно мала врачебная составляющая. Участковый врач — это нечто среднее между чиновником, выписывающим различные справки, рецепты и направления, и социальным работником. Уже, наверное, не осталось наивных людей, которые идут к участковому врачу за лечением.

К тому же на участковых врачей больше всего жалуются. Кто-то долго сидел в очереди на приеме, кому-то не хватило льготных лекарств, поводов для жалоб может быть очень много… Данилов любил живое дело, а писанины терпеть не мог.

«Ладно, не буду забегать вперед, — решил Данилов. — Посмотрю, как оно пойдет дальше».

Пошло не очень. Если на пятничной утренней конференции, вылившейся в торжественные проводы Ксении Дмитриевны (расплакавшейся от умиления и долго желавшей всем счастья), Гавреченков еще не успел расправить крылья, то уже в понедельник все сотрудники роддома поняли, кто в замке король.

Ксении Дмитриевне удалось на прощание удивить Данилова, и удивить сильно. По окончании «пятиминутки» она выхватила его из нестройной колонны, движущейся к выходу, отвела в сторону и без предисловий сказала:

— Вы, Владимир Александрович, хороший мужик, хоть и резкий. Я к вам относилась и отношусь хорошо и поэтому хочу предупредить — остерегайтесь Вознесенского. Это он наговаривал мне на вас.

— Никогда бы не подумал…

— Так знайте. Только одна просьба — не сообщайте ему хотя бы сегодня о том, что я вам сказала. Хочется последний рабочий день провести спокойно.