иностранцам есть даже не вековая, а тысячелетняя привычка. В других странах эмигрантов не трогали: их туда вообще не пускали.

Людовик-Филипп (фото 1842 года).

И вдруг стали распространяться слухи, что дело скоро кончится: подобный режим существовать не может и не должен. Слова эти начали уточняться: Людовика Филиппа убьют. Потом сведения стали еще точнее: короля убьют при праздновании пятилетней годовщины июльской революции, посадившей его на трон.

Покушение Фиески произошло 28 июля. За несколько дней до того на франкфуртской бирже началась было паника: что-то готовится в Париже. В Генуе 24-го распространился слух, будто на французского короля произведено покушение. О том же, как выяснило следствие, говорили с начала июля в Бельгии, в Швейцарии, в Бадене, в Мюнхене. Не стеснялись и газеты. В верденской газете «Industriel de la Meuse» утром 28 июля, то есть за несколько часов до покушения, появилась корреспонденция из Парижа (от 26-го). Корреспондент в весьма иронической форме сообщал, что в столице ходят слухи, будто Людовика Филиппа убьют послезавтра на параде. «Я надеюсь, — добавлял он, — во вторник телеграф вас оповестит, что все сошло благополучно». Сходные заметки, негодующие или почти радостные, появились и в некоторых других органах печати. Газета «France» (за то же число) деликатно намекала: день, конечно, праздничный, но как бы он не закончился похоронами.

Полиция же имела сведения еще более точные. На 28 июля был в Париже назначен смотр национальной гвардии. Король Людовик Филипп в сопровождении сыновей, свиты, министров должен был в это утро верхом проехать из Тюильри, по бульварам, на площадь Бастилии и вернуться той же дорогой, через бульвары, домой. В ночь на 28-е префекту полиции сообщил комиссар Дионне, что по пути из дворца на площадь Бастилии король будет убит: покушение произойдет недалеко от театра Амбигю. Нельзя сказать, чтобы префект принял чрезвычайные меры. В Париже в ту пору было два театра Амбигю: один — поныне существующий на бульваре Сен-Мартен, другой — на бульваре Тампль. Вокруг первого полиция произвела несколько обысков по погребам — нет ли где подкопа. О втором она позабыла. Префект, впрочем, счел своим долгом сделать утром доклад министру внутренних дел Тьеру. Тьер проявил энергию и распорядительность не менее замечательные. За несколько минут до выезда процессии из Тюильри он, по собственным его словам, отвел в сторону трех молодых сыновей Людовика Филиппа и сказал им: «Присмотрите за своим отцом». Принцы решили, что один из них будет ехать справа от короля, другой слева, а третий позади. Кроме того, старый маршал Мортье, герцог Тревизский, тоже слышавший о предстоящем покушении, обещал, что будет следить и он: «Король меньше меня ростом, — сказал маршал, — если в него выстрелят, я прикрою его своим телом».

Герцог Тревизский сдержал слово: он действительно погиб в этот памятный день. Но нельзя не сказать: меры, принятые для охраны Людовика Филиппа, были изумительны — наблюдение со стороны трех принцев в возрасте от 17 до 25 лет и тело маршала Мортье!

После убийства короля Александра I в правых французских газетах обвиняли порядки Третьей республики. Всякий народ, всякая полиция, всякий человек «имеют недостатки своих достоинств». Высокие качества французов несовместимы с немецким порядком и дисциплиной — тут ни при каком строе ничего не поделаешь. Я не сомневаюсь, что и при Наполеоне I в Париже нельзя было наладить манифестацию, митинг, праздник так, как это делают в любом германском городке, без Наполеона на должности бургомистра.

Получив доклад комиссара, префект полиции Жиске, вероятно, себе сказал: «Посмотрим, кто знает», что ж ночью будить министра, доклад не убежит. То же самое если не думали, то чувствовали и все его подчиненные: человек не машина, надо и пообедать, и выпить вина, — да, может, и покушения никакого не будет, много врут люди, всего и вообще не предусмотришь, кто знает, посмотрим... Добавлю, впрочем, что и техника охранного дела тогда в сравнение не шла с нынешней. В пору всевозможных восстаний, заговоров, карбонариев император Николай I, без конвоя, один в санях, разъезжал по улицам Петербурга. О мерах охраны других европейских монархов смешно и вспоминать.

Сто лет тому назад нынешней площади Республики не было. На этом месте находилась небольшая Place du Chateau d'Eau, названная так по фонтану, впоследствии перенесенному на площадь Домениль. В ту пору это было едва ли не самое веселое место Парижа: почти все театры находились здесь или, точнее, на той части бульвара Тампль, которая непосредственно примыкала к Chateau d'Eau (она была снесена в 1862 году). В уцелевшей части бульвара еще осталось несколько домов со столетней историей. В одном из них помещается популярный ресторан Бонвале, существовавший и в то время. Рядом с ним тянулся увеселительный Турецкий сад, далекий предшественник разных нынешних «Луна-парков» и «Мажик-сити», созданный в эпоху Директории, когда Франция затанцевала после революции.

На другой стороне улицы, наискось против ресторана Бонвале, совсем близко от площади, приблизительно там, где теперь находится №42, стоял в ту пору узкий трехэтажный дом с покатой крышей, тогда №50 (давно снесенный). Внизу помещались две небольшие кофейни, между ними находился «парадный ход». Особенного парада в доме, впрочем, не было, населен он был людьми очень бедными. Дом принадлежал чиновнику Билькоку, а сдачей квартир заведовал 80-летний консьерж Пьер Сальмон.

В начале 1835 года в доме освободилась квартира в третьем этаже, из двух комнат, с кухней и передней. Цена была невысокая и по тем временам: триста франков в год, «и вдобавок по ливру за привратника» — как сказано в хранящейся в архиве квитанции, найденной при обыске у Фиески.

Пустовала квартира недолго. 7 марта в дом зашли два человека: один, в серой шляпе, средних лет, другой старик лет шестидесяти. Престарелый консьерж показал им квартиру. Она человеку в серой шляпе понравилась. Лучшая комната выходила окном на бульвар, вид был прямо на Турецкий сад. Подходящей оказалась и цена. Новый жилец тут же дал приличный задаток — пять франков. Времена были идиллические, никаких бумаг не требовалось. Консьерж спросил фамилию. — «Жерар, по профессии механик, собираюсь скоро обзавестись своим магазином. Жду из провинции жену, а это мой дядя». Мосье Жерар был человек очень словоохотливый; дядя, напротив, больше молчал, но он и зашел так, за компанию, — не ему жить в квартире. На следующий же день мосье Жерар привез мебель: стол, четыре стула и матрац вместо кровати. Такая обстановка, даже в этом доме, не могла внушить консьержу большого доверия; он потребовал плату вперед. Жилец заплатил ему «полтерма» (37 франков 50 сантимов) и пояснил, что настоящей мебелью обзаведется, когда приедет жена: она все и купит.

Объяснение было правдоподобное, да и подозрения, конечно, относились только к кредитоспособности нового жильца. Собственно, некоторые сомнения могло вызвать у консьержа другое. Жилец носил чисто французскую фамилию. Между тем говорил он весьма странно. Я видел в архиве бумаги, писанные рукой Фиески. Он «oui» пишет с h в начале слова. Из бумаг этих достаточно ясно, что и устная речь его не только по акценту, но и по построению фраз была чрезвычайно далека от французской. Однако и это подозрений не вызвало. Мосье Жерар объявил, что он родом южанин, и акцент его был признан гасконским.

В архиве сохранились показания всех жильцов дома №50. На их долю выпало, без всякой вины, немало неприятностей: почти все они в первый день после покушения были сгоряча схвачены полицией. Допрашивали их много раз. Иных допрашивал сам барон Пакье, высокий сановник, председатель палаты пэров, судившей Фиески и его сообщников. По бесхитростным ответам всех этих бедных людей видно, как их оглушил удар: мосье Жерар был не мосье Жерар, не механик, а террорист, собирающийся убить короля Людовика Филиппа!